Будешь ли ты грустить, если Бетельгейзе взорвётся?

Самих Лилит тут не было, но он едва не перед регелием столкнулся с Евой, которая, с любимыми её накладными эльфийскими ушами, судя по всему, как раз собиралась уходить и с нарастающей напряжённостью судорожно искала что‑то по углам возле пристройки.

– О, – расплылась она в улыбке, заметив Мишу, тут же обмерев. – Ты куда пропал, блудный сын? – потом мотнула коротковолосой головою, и он машинально последовал кивку – направил взгляд туда, где возле водянистой кромки, опустив ноги в холод бассейна, сидела Люси. – А мы тебя заждались. Помянули наших собак из Майнкрафта, которые остались на жёстком диске. А Лилит даже полицию хотели вызвать. Не из‑за собак. К сожалению. Шумиха из ничего, точнее из Миши, ка‑ак обычно, да, Лю?

Люси подняла лицо, и глаза её, побродив по темени рыхлого пространства перекрёстков‑крестов, натолкнувшись на потонувшую в кровавых отблесках фигуру Миши, стали похожи на треснувшие грецкие орехи с синеватою подсветкой из сердцевины снизу, – жест выдался быстрым, скомканным. Люси смазала его сильнее втыканием пуль‑зрачков, льдистых и прозрачных, холодных от замерзи, и когда отвернулась, всё рассыпалось. У неё на коленях расположился обклеенный самоцветами из «Вселенной Стивена» и персонажами‑блестяшками Sanrio ноутбук, и она моментально свернула все раскрытые на экране вкладки, как только Миша приблизился: окропило дурацкой заставкой. Как будто бы он был достаточно наивен, чтобы поверить, что Люси так упорно пялилась в лиминальное зелёное поле всё это время.

– Что ты делаешь? – он всё же постарался сымитировать подобие приветливой интонации, от которой Люси даже с расстояния очевидно пробрало мурашками – она сильнее облокотилась на белую плиту, всю в следах старых, ещё августовских ливней, повернула к нему вьющуюся от осени Анкориджа голову и сказала:

– Рассматриваю лиминальное зелёное поле, – и, вновь заставив втянуться в кабель взглядов, также очевидно вынудила себя натянуть улыбку. Посреди природного окоченения её местами маниакально высеченное краской каре палитры всех видов жвачки с манго забавно развевалось от порывов выкаченного кислорода и свежести, и Миша ощутил себя бледной тенью на фоне самого бледного квартала, до верхних ярусов которого закат ещё не успел достать.

– Ты читаешь…

– Я читаю твои мысли.

Несмешная сценка походила на игру «у кого первого сдадут нервы», из которой Миша не знал, как вылезти. Везде вокруг, над аквариумом панелей, гудела ночь, осень, тёмные стволы, и звёзды кастетами, и пыльный Млечный Путь. Он присел рядом, лица их оказались чудовищно близко друг к другу, так, что почти сталкивались носы, он мог разглядеть, как по коже, по излучине щеки у Люси скользил, словно по махровому полотну, этот кислотный неон, – но она, вздрогнув, вдруг отдалилась.

С этих образовавшихся сантиметров повеяло и заползло в грубовязаную ткань холодком. Механизм реакции сработал удушливо медленно, – а потом, как только дошло и Миша был наготове высыпать на неё тысячу вопросов, растянувшийся миг разрезал, продолжая проламывать эту трещину между ними, голос Евы:

– Она совсем не щадит себя, занимается своей зубрёжкой даже во время тусовки, – последовала ухмылка – негромко, сдавленно, чуть панически. – Никогда не видела, если честно, чтобы наша Дэвис‑младшая так много занималась.

Затем она принялась шнуровать свои снежнобелые с коровьим принтом кеды, почему‑то стянутые, как будто в этом бассейне она действительно плавала или, быть может, они сидели с Люси вот так, давая северной влаге обволакивать нервные окончания, вместе, Миша не стал заострять на этом внимание, его разум и без того походил на бессвязные фрагменты деталей и догадок, переполненный пустынной дорогой с белой разметкой до тягучести на горизонте, без конца и края, и вопросами, вопросами, вопросами, и затвердевающей прохладой. Махина дома с субальпийскою кучей сваленных под створкою книг и кассет позади Евы чернела, а она сидела перед нею на корточках с жестянкой энергетика в руке и пыталась свободными пальцами перевязать шнурки в узел, маленькая, словно эти монстеры на фоне, со спутанными волосами, свисавшими ассиметричною чёлкой по нижние ресницы, – из‑за чего глаз было трагически не видно, почти как у Уэйн. Она светилась.

– Почему ты сейчас занимаешься? – спросил Миша, обратившись к Люси и заметив, что она уже отложила ноутбук и сейчас выглядела максимально сжато, нервно, неуместно настороженно, сведя вместе и без того пугающе узкие плечи. – Надо же и отдыхать, Лю. Тем более на вечеринках. Эй.

Он воображал себя строителем‑желторотиком, изо всех сил старающимся заклеить бездонный разлом изолентой. У Люси под фата‑морганой балок Сатурна в ушах глаза по‑лисьи застенчиво превращались в полосочки разной длины, когда она хмурилась, как сейчас, это была общая черта Дэвисов, и Миша, остерегавшийся совершенств, находил этот факт удивительно обаятельным, ему нужен был любой милый изъян, переделывающий мучительный недоступный образ в человеческую версию щеночка с перебитыми лапами, у которого одно ушко пирамидкою смотрело вверх, а другое свисало на половине. Что он мог дать ей? Зрачки, подслепшие от ночных девятивальных слёз, усыпанные и уставленные таблетками полки, холодные руки, тугую пружину пустоты в рёбрах?

Поэтому он находил эту милую асимметрию и цеплялся за неё, как цеплялся за всё светлое, заснеженное до побелки, ласковое и простое, как за несуществующий курок на глоке.

– Да всё окей, – отозвалась та, будто бы потеплее, точно что‑то в себе сломав, заря пригрелась на кончиках её ресниц киловаттами, искрила, и Мишу по‑дурацки накрыло этим потеплением. Он приобнял Люси рукой и заулыбался, хотя Люси не ответила на объятие. – Ты всегда беспокоишься из‑за мелочей, не забивай голову.

– Правда, тут не о чем волноваться, сейчас всё досдаст и расслабится, и всё, новая жизнь, – вновь заговорила Ева, уже направляясь к выходу, потряхивая пластиковыми ушами под косым светодиодом. – Главное – закрыть долги, а там уже можно и отчисляться. Флешку потом вернёшь, Дэвис. Ну, увидимся, ребята‑а‑а!

Махнув рукою, она скрылась в залежах чернильных стен, где‑то на глубине Марианской впадины по ощущениям. Мир вокруг словно оцепенел после её прощания, неуверенно поставленный на паузу, и Миша ощутил, как выглядывающий из‑за холодной кроны‑игольницы уголок ноутбука вызывал визуальный круговорот пред его зрением.

Он хотел повернуться и что‑нибудь сказать или спросить, или просто взглянуть на Люси, но Люси рядом уже не оказалось – она стояла позади, озабоченная перекладыванием каких‑то вещей с места на места над перегородкой у древесины шезлонгов, чуть приоткрывая в движении обзор на татуировку мультяшного полярного медведя под локтем. Она была всё так же недосягаема. Затемнённые изнутри и обмёрзлые клети подобия многоэтажек за её головою походили на драгоценные тессеракты‑хрусталики из кобальтового стеклянного бенитоита, внутри них уже гасла заведённая офисная жизнь штатов, не жужжали принтеры, не вились и не душили‑душились галстуки, вентиляторы остались наматывать на лопасти синь и гулкость влажного воздуха.

Миша раскрыл рот, но не нашёл слов. Застыл, глядя на росчерки сумасшедших нервических движений. Замер между бассейном и горшками монстер, прижав коленки к груди, слушая шорох подёрнутой вечерним зефиром воды в котловане бассейна и шелест, с которым Люси что‑то перелистывала.