Чилийский поэт
Время от времени отцы поглядывают краем глаза на своих отпрысков, болтая с самоотверженными матерями‑одиночками или с ласковыми нянями детей, которым они могут быть и старшими сестрами, но в любом случае не выглядят совершеннолетними. А иногда даже, черт подери, папаши берут с собой в «Макдоналдс» книжку, чтобы подкрепить свою ауру серьезных, ответственных – и почему бы нет? – чувствительных мужчин. Они могут процитировать Эрнесто Сабато или Рубена Дарио, или выдать себя за знатоков стихотворений Ро́ке Дальто́на[1]. А также советуют посмотреть «Темную сторону сердца» или «Общество мертвых поэтов», которые не являются их любимыми фильмами, потому что эти придурки предпочитают «Смертельное оружие» или «Полный ход». Впрочем, они прекрасно знают, какие фильмы лучше всего подходят для успешного флирта. Собственные дети – идеальная приманка для наивных ослепительных девушек. Мужчины выбирают все более молодых, более раскованных и уступчивых, которые вознаграждают мнимые усилия, фальшивое самопожертвование этих приходящих отцов, обманываясь обещаниями будущего, которое едва ли продлится пару месяцев.
Однако мимолетные любовницы охотно соглашаются на все с каким‑то обреченным смирением. Они без устали выслушивают мантру «отцов выходного дня», потому что от такого повторения переговоры легче согласовываются и материализуются, а прежде всего приобретают ритмику и драматический полет. Ведь папы твердят о невозможности проявить себя, изменить свой образ жизни, взять на себя обязательства, поскольку им мешает ребенок, и это единственное, что имеет значение, ибо уже есть дитя, которое для них означает все. Они заявляют, что готовы отдать жизнь за сына и что в конце каждого рабочего дня, когда силы уже на исходе, помышляют лишь об улыбке своего чада, и поэтому трудятся в поте лица, да и всерьез думают бросить курить, употреблять алкоголь и именно потому уже почти полностью отказались от кокаина. И даже собираются пройти обследование прямой кишки, простаты, проверить уровень холестерина и все такое прочее.
Они благословлены, облагорожены, узаконены своим богатым опытом, но являются полными невеждами. Это паразиты, неизлечимые опухоли, всего лишь физиономии, позирующие перед фотокамерами: сияющие, расслабленные, загорелые, прошедшие курс психоанализа, отдохнувшие, легкомысленные. При этом они – преступники, прикидывающиеся жертвами, изображающие, будто не они тысячу раз настаивали на прерывании беременности жен всеми возможными способами, демонстрируя свои приступы ярости и панику. Словно не они искали для аборта грязные подпольные клиники по умеренным ценам. Будто не они считают своих детей обузой, длительным последствием непоправимой ошибки; причем такого мнения придерживаются не только в те несколько дней, когда бездарно играют роль заботливых отцов, но и все остальное время.
А пока что они разглагольствуют, заглядывая в декольте собеседниц, ведь у них развилась способность одновременно смотреть в глаза и созерцать груди. Между тем другие мужчины, бедолаги, посвящают воспитанию ребенка двадцать четыре часа в сутки. Эти совершили свою непоправимую ошибку, влюбившись в женщин, с облегчением брошенных их предшественниками. И вот теперь несчастные содержат дом и даже готовят пищу, моют грязную посуду, проявляя унизительный энтузиазм. Одни – смешные мужчины, избегающие излишков сахара, соли и насыщенных жиров. Другие – кроткие, как ярмарочные лошади, озабоченные растущим дефицитом воды, до смешного волнующиеся о будущем планеты и заранее смирившиеся с непрерывной критикой со стороны своих требовательных, неблагодарных и жестоких женщин».
Гонсало сохранил этот текст и поместил файл в архивную папку, а потом попытался придать сочинению произвольную форму гневного стихотворения, которое мало или совсем не походило бы на те, что он обычно писал. Увы, сейчас у него просто иссякли слова. Он уставился на экран, как зритель, который отказывается смириться с отключением электричества во время киносеанса. Шум мусоровоза вывел его из оцепенения; он встал, закурил очередную сигарету и посмотрел на свои книги издали почти с любопытством, как будто они принадлежат кому‑то другому. Потом, как бы конкретизируя несформулированную мысль, взял словарь и нашел слово «отчим». Прочел первое значение: «Муж матери по отношению к рожденным ею детям». А второе, дословно – «Плохой отец». Третье значение он узнал впервые: «Препятствие, помеха или неудобство, мешающее или причиняющее вред какому‑либо делу». Даже четвертое, скорее техническое, показалось ему унизительным: «Небольшой кусочек кожи, который поднимается от плоти непосредственно до ногтей рук и вызывает боль и дискомфорт».
Никудышный это словарь, словарь «Испанской королевской академии», мать его так, решил он. Как это – плохой отец, препятствие или помеха, тот, кто мешает, вызывает боль? Разве не он, Гонсало, должен бы сейчас жить‑поживать в прекрасно обставленной холостяцкой квартирке, где мог бы спать с половиной красоток города Сантьяго, где мог бы трахать женщин намного богаче тех, которых, вероятно, имел отец Висенте? Разве он этого не заслужил?
Паршивый испанский язык, снова подумал он, на этот раз вслух и псевдонаучным тоном исследователя, который намечает или выделяет проблему. Ведь ни одно испанское слово, оканчивающееся на суффикс как у существительного «отчим»[2], не означает и не может означать ничего, кроме презрения и отсутствия легитимности. Проклятый суффикс «образует существительные с уничижительным значением», утверждает «Испанская королевская академия», да еще приводит примеры в доказательство. В том же источнике слово «поэт» с таким же суффиксом подается просто как «плохой поэт» – «poetastro». Значит, в этом случае дословно диалог может прозвучать и так:
– Чем занимается твой плохой отец?
– Мой отчим – плохой поэт, – представил себе Гонсало ответ Висенте.
Впрочем, позже, перебирая на нижней полке стопку словарей других языков, Гонсало обнаружил, что это проблема не только испанского языка. А порывшись в Интернете, записал на стикерах, словно ему требовалось хорошенько запомнить, слова padrastro, patrigno, stiefvater, stefar, stedfar, ojczym, üvey baba, beau‑père, duonpatro, isäpuoli и даже тщательно транскрибировал это же слово на арабском, китайском, русском, греческом, японском и корейском языках. Затем потратил полчаса на поиски слова для обозначения отчима на языке индейцев мапуче, но тщетно.
Английское слово stepfather показалось ему гораздо добрее, тоньше и точнее, чем испанское padrastro, отмеченное этим жутким уничижительным суффиксом – astro. «Муж матери, если он не является родным или законным отцом», – просто‑напросто говорится в англоязычном словаре «Мерриам‑Вебстер». И французский «Лярусс» определяет красивое французское слово beau‑père («бопэр»), различая два значения, ни одно из которых не является пренебрежительным: «Отец супруга – свекор» и «Второй муж матери по отношению к детям от первого брака». Гонсало оценил: прекрасно, что во французском языке роли тестя и отчима совпадают в одном слове (хотя отец Карлы нисколько ему не нравился).
[1] Сальвадорский поэт‑коммунист. (Прим. перев.)
[2] Padrastro. (Прим. ред.)
