Демоны Петербурга

– Наука притянула за уши всё то, о чём судит, исходя из уровня своего развития на день сегодняшний! – отрезал я, и мы замолчали. Где‑то в углу по‑прежнему играла музыка, галдели люди, каждый со своей судьбой, уникальной индивидуальностью, личной драмой и всеобщим счастьем. Несмотря на запреты и таблички на каждом столе, люди курили, и к потолку поднималось сизое марево табачного дыма. Растворённые человеческие эмоции – счастья, тоски, удовлетворения – витали в воздухе. Я изредка украдкой поглядывал на сидящих за соседними столиками людьми, и меня наполняло чувство любви и сострадания к каждому из них. Невозможно понять личные трагедии, не пережив их на своей шкуре. Невозможно понять состояние счастья, также не пережив его в полной мере. Впрочем, моя жизнь распорядилась мною таким образом, что я успел пройти и огонь, и воду, и медные трубы. Жаль только, что радость и торжество были столь недолгими, а печаль и скорбь – затянулись на годы. Как человек, находящийся в длительном заточении тюрьмы или больницы, просовывает руку сквозь решётки, чтобы просто пощупать волю, пощупать пространство вовне – свободы, разлитой в воздухе, так и я сейчас пытался всеми силами прочувствовать окружавшее меня спокойствие и положительные эмоции во внешнем мире, который съёжился до границ этой пропахшей пивом и табаком комнаты довольно среднего типично питерского хардрок‑бара с претензией.

– Знаете, – я всё же решил впустить двоих близких друзей в самую потаённую комнату, – я пережил смерть. Понимаю, Андрей, что всё, что я тебе скажу – будет бездоказательным, но ты послушай. Я видел там кое‑что, пусть и немногое, что заставило бы любого из ныне живущих пересмотреть свои взгляды на жизнь. И самое главное в этом, что очень многое там, за чертой, зависит от наших ожиданий и наших деяний в том числе. Я бы сказал сейчас про следование предназначению, слышанье голоса своей души… но это лишнее, это избыточно. Достаточно того, что я извлёк из пережитого опыта, хоть моё мнение и субъективно. Очень важную роль в посмертии играет то, что принесло туда наше сознание. Мы вхожи в вечность ценой расставания с нашим собственным «я», с нашей личностью – это понятно, я полагаю. Но то, что мы увидим за гранью, очень сильно зависит от наших воззрений в течение жизни. И знаете, я всё больше склоняюсь к мысли о том, что именно ожидания и визуализация играют решающую роль. Ты получаешь ровно тот рай или ад, ровно ту картинку, которую ждёшь, и которую мысленно представляешь себе в течение всей своей жизни. Или на смертном одре. В этом плане судьба атеиста незавидна.

– Атеист просто уйдёт во тьму? – спросил Алексей задумчиво.

– Могу ошибаться, – ответил я, – но скорее всего да. В некое подобие… бездны, где он будет ждать дальнейшего распоряжения своей судьбой со стороны небесных иерархов.

– В таком случае получается, что вера в Бога – величайший дар, преподнесённый человеку самой жизнью? – Алексей был печален, Андрей спокоен.

– Получается, что так, – согласился я. – Сознание атеиста – как пустоцвет, опадёт на землю, не дав потомства. И ляжет камнем возле ног скорбящей души, которой придётся воплощаться снова и проходить основные духовные уроки жизни.

Меня вновь начала одолевать грусть, присущая обычно людям думающим. Не меланхолическая грусть физически зрелого мужчины, прожившего половину своей жизни – и то, если повезёт, а скорее грусть от понимания недостижимости всего того, о чём так упорно думаешь, иной раз отрываясь от земли. Я отогнал от себя эти тяжёлые мысли, поймав себя на том, что мозг проводит избыточную работу. Я ведь здесь, живой, в компании друзей. В зале раздаётся громкий смех, играет хард‑рок и хэви‑метал, и в воздухе витает атмосфера праздника. Нет резона грустить, право.

– Вмажем? – с накатывающим весёлым задором спросил я, щёлкнув себя по шее. Жест международный, всем знакомый и встречаемый обычно с беззаботной юношеской радостью.

– Вмажем, чего ж не вмазать то? – весело согласился Андрей. – А то на какой‑то минорной ноте мы встретили твой второй день рождения. Официант!

Через несколько минут нам принесли бутылку неплохого бурбона из штата Теннеси и три бокала. А также – пачку солёных орешков и вяленое мясо. Достаточный набор для троих взрослых мужчин, чтобы подкрепить дружескую беседу, словно шаманский ритуал, который в обязательном порядке необходимо завершить именно каким‑либо проявлением на физическом плане, иначе колдовство не сработает.

Спустя некоторое время моё сознание начало плыть, а перед глазами картинки ходили ходуном, хотя я по‑прежнему соображал, кто я, что и где. Я смотрел на своих друзей, находившихся в столь же беззаботном и радостном состоянии, и радовался вместе с ними. В какой‑то момент перед глазами резкой сменой картинки возник знакомый светлый образ, тут же исчез, а над головой поплыли какие‑то пятна. Это была моя новая знакомая. Мария.

– Ты пьёшь? – С укором спросила она, хотя и сама всё прекрасно знала.

– Пью. И собираюсь сегодня хорошенько так напиться, – мысленно ответил я с некоторым вызовом. Мне было наплевать на то, что она мне скажет в ответ.

– Видимо, ты не боишься смерти? – Неожиданно спросила она. Я не совсем понял, что Мария имела в виду, но это было и не столь важно.

– А смысл? В час, когда она за мной придёт, она всё равно приберёт меня к рукам, что бы я ни делал.

Мария ничего не ответила. Она исчезла и больше не проявляла себя ни образом, ни мыслью. Однако через затуманенный алкоголем разум я всё же силился понять, почему она пришла именно в этот момент, что ей было нужно, и о чём она хотела предупредить меня. «Ну и ладно, – подумал я, – обойдусь».

Мы разошлись ближе к полуночи. Я пошёл домой пешком, потому как понимал, что если сейчас же не протрезвею на холодном осеннем ветру, что приносил влагу с Финского залива, то мне будет очень плохо и ночью, и завтра днём. Прогулка обещала быть не особо долгой, я жил буквально в двадцати пяти минутах ходьбы от нашего излюбленного бара, но этого должно было хватить для того, чтобы хоть как‑то вывести алкоголь из организма и протрезветь.

Я шёл по ночному городу, уже притихшему после вечернего часа пик. Знакомые улицы, знакомые старые дома, ощерившиеся беззубыми улыбками почерневших провалов окон, выстроившихся в ряд и сливавшихся с обшарпанными стенами. Узловатые руки корней немногочисленных деревьев, растущих проплешинами на каменистой поверхности северной столицы, торчали из неплодородной пересушенной земли. Далеко впереди – горбатый хребет моста, раскинувшегося через Фонтанку, а слева и справа – серые монолиты домов, пахнущих вековой пылью и плесенью.

Когда‑то Пётр Великий построил этот город на месте болот Приневской низменности. Здесь уже были порядка четырёх десятков деревень, дремучих финно‑угорских поселений в столь же дремучих землях, покрытых многочисленными венами рек и каналов. Эти места уже тогда, и я знал это точно, несли тяжёлый отпечаток тёмных энергий древних шаманов и капищ, посвящённых Чернобогу. Когда сюда пришли многочисленные обозы, гружёные известью, сосновыми брёвнами и камнем из Голландии, чтобы застраивать острова строениями, стоящими на тысячах свай, капища были уничтожены, а местные языческие жрецы – изгнаны со своих мест. Говорят, проклятие чухонских волхвов убило двести тысяч человек, строивших город. Правда это или нет – оставалось только гадать, но Санкт‑Питер‑Бурх, город Святого Петра, обустроенный на местах силы, нёс в себе очень тяжёлые отпечатки со дня своего основания. Видимо, низшие злые духи – кереметы, ву‑мурты, лунги, пупыги – как бы их ни называли финно‑угры в общей мифологии от Угорщины – Венгрии, до Угоры – Югры в Тюменской области, до сих пор чинили различные козни, травили воду и землю и всеми силами пытались изгнать непрошенных гостей со своих земель.