Десятый круг

Я в растерянности смотрела ей вслед, будучи не в силах пошевелиться. Тёплые ладони Клер обвили мою руку, мягко потянули за собой. Она шептала что‑то ласковое и успокаивающее, но слова всё больше походили на невнятный, назойливый шум. Словно овечка на привязи, я послушно побрела к дому, поднялась в комнату. Мама помогла мне раздеться, уложила на кровать. Сестра задула свечи.

За окном быстро стемнело. Голоса родных давно стихли, уступив место надрывной трели соловья и звенящему стрекоту сверчков. Бледный диск луны перекочевал на запад; холодный свет наполнил спальню, взобрался по одеялу, вальяжно разлёгся на подушке, отогнав пугливую дрему.

Проворочавшись несколько часов, я оставила попытки уснуть – слишком тревожно было на душе.

Первое, что меня беспокоило – это визит в Акри‑ту‑Натоу. Уединённое аббатство не славилось гостеприимством и открывало двери исключительно для титулованных священнослужителей. Дуан принадлежал к их числу и производил впечатление человека щепетильного, рьяно почитавшего святые догматы, отчего приглашение на таинство женщины, пусть и будущей супруги, выглядело шагом крайне опрометчивым. У встречи была цель, и заключалась она не в прослушивании «Прощённой молитвы».

Песнопение стало второй причиной для тревоги. Каждый месяц эктелеи съезжались в аббатства, где торжественно читали строки Авесты, отпевали умерших и молились о здравии живых. «Прощённый» стих звучал один раз в год и подразумевал снятие грехов с душ раскаявшихся. Место проведения выбирал Эпарх, дату держали в тайне. Так какова вероятность, что обычный врачеватель мог знать о скором собрании? Более того – знать, что меня туда пригласят. Конечно, Рейз мог быть довольно состоятельным человеком, и щедрое пожертвование могло обеспечить ему приглашение и доступ к списку гостей. Однако это совсем не объясняло его заинтересованности. Единственная причина, по которой врачеватель наведался бы в аббатство – желание получить прощение Отца за жизни, что он не сумел спасти.

И всё же с благородным порывом очистить душу никак не вязался вскользь брошенный Рейзом совет. Я не представляла ситуации, в которой прихожане обнажили бы оружие в святом месте. Не существовало мотивов и оправданий для подобного зверства. Преступления жестоко карались церковью; я не могла вспомнить, когда в последний раз слышала об убийстве или краже. Да и какая польза от ножа в руках женщины, если ей противостоит закалённый в боях мужчина. Пожелай Дуан навредить мне, я едва ли смогу оказать сопротивление. Эктелей не пойдёт против воли лорда, семья за меня не вступится. Остаётся верить в порядочность жениха.

Со стыдом я осознала, что вера моя хрупка. Накинув халат, я украдкой спустилась на первый этаж, стащила из шкафа плоский нож и торопливо вернулась в комнату.

На то, чтобы смастерить ножны, ушло почти два часа. Обрывок старой простыни сгодился в качестве мешочка для лезвия, тонкий кожаный ремень заменил портупею. Холодная рукоять плотно прилегла к внутренней стороне бедра, стоило мне застегнуть пряжку. Дальше выбор встал за платьем. Церковь не жаловала броские наряды, пышные юбки не отличались удобством, лёгкие ткани не могли скрыть оружие. До первых лучей солнца я примеряла сарафаны, пока не нашла подходящий.

Кружевной воротник туго застегнулся под горлом. Широкие бретели укрывали плечи, край тёмно‑синего подола, щекоча, касался щиколоток. Серебряный медальон вызывающе поблёскивал на груди. Я намеренно не стала убирать священный символ под одежду: пусть каждый видит, что я верна Отцу и чту заветы Авесты.

Экипаж прибыл без опозданий. Мальчишка, вчера сопровождавший лорда, приветливо улыбнулся, помог мне устроиться.

Кони живо побежали по сонным улочкам. Вскоре мы выехали за пределы Ортиса.

Привычные цветочные аллеи и пышные сады сменились бескрайними лугами. Зелёный ковер простирался до горизонта, желтея на склонах холмов, укрываясь под кронами редких деревьев. Изнеженные солнцем туи несли одинокий дозор, взирая на разбитые вокруг деревни плантации.

Южные земли Планарии издревле славились изготовлением отборного оливкового масла. Регион жил за счёт торговли, отправляя длинные вереницы караванов в засушливые северные земли и каменистые пустыни на западе. Кочевники охотно скупали товар, обменивая пузатые бутили на драгоценные камни. Находчивые купцы сбывали сокровища в Риме, откуда возвращались домой с плотно набитыми кошельками. Часть вырученных денег местные богачи жертвовали церкви, остатки – тратили на благоустройство поселений, попутно отстраивая поместья на побережье. Но даже несмотря на ухищрения, край процветал.

Лёгкая прохлада утра быстро развеялась. Открытые окна кареты не спасали от духоты. Сославшись на невыносимую жару, я пересела к извозчику.

Мальчика звали Анвелл. В прошлом году его назначили анерхом при господине Дуане, и пока начинающий служитель церкви совмещал хлопотливую работу кучера, посыльного и слуги. Его не смущало пребывание в низшем ранге, не обижало отношение лорда – он гордился службой, с достоинством принимая ниспосланные Отцом испытания.

Я слушала сдержанные ответы, невольно восхищаясь его слепой, непоколебимой верой. Именно таким человеком мне виделся Эпарх: кротким, благочестивым, святым. В столице, должно быть, разглядели потенциал молодого послушника, направив в услужение к лорду, а не рядовому эктелею, в чьей пастве с трудом набиралось с десяток прихожан. Опыт и знакомство со знатью приблизят анерха к священному престолу лучше любой молитвы.

За невинной болтовнёй остались позади пять лиг пути. Анвелл натянул поводья, уводя коней на старую просёлочную дорогу. Экипаж затрясло. Пушистые ветви можжевельника сомкнулись над головой, окутав тенью и свежим ароматом хвои.

– А вот и аббатство, – анерх указал на просветы в кронах, где виднелись высокие остроконечные шпили.

Мне доводилось видеть Акри‑ту‑Натоу только на картинках. Вблизи оно было поистине гигантским.

Здание из белого камня венчали крутые крыши. Серая черепица, подобно костяной броне, покрывала башни. Из провалов зубчатых парапетов наблюдали за гостями горлицы. Шумно хлопая крыльями, они взлетали с уступов, описывали полукруг над двором и, неустанно воркуя, рассаживались на выступающие части барельефов. Особо наглые приземлялись на головы скульптур, что ровным рядом выстроились над входом. Птицы опасливо озирались на витражные окна, вытягивали шеи, присматривались к остановившейся у ворот карете.

Дуан встретил нас с бесстрастным выражением лица. Сухо приказав анерху сменить лошадей, он стукнул тростью по брусчатке, вытянул руку, приглашая меня войти. Ни приветствия, ни улыбки – только безмолвное распоряжение и короткий, требовательный жест.

В зале было пусто и тихо. Эхо робких шагов отражалось от высокого потолка, скользило по колоннам, проносилось между ножками низких скамей. На канделябрах неподвижно висели голубые ленты. Место алтаря занимал величественный бюст Отца. Огромная статуя локтями опиралась на ступени, в раскрытых ладонях лежал один из экземпляров священного писания. Солнечный свет пробивался сквозь два витража под самой крышей. Синие блики мозаики медленно сползали по каменному лицу, чтобы к полудню замереть на чуть прищуренных глазах.

– «И под святым взором Его…», – прошептала я шестую строку Авесты.

Лорд обернулся, замедлил шаг, позволив мне полюбоваться зрелищем.

Отсюда мы свернули в боковой коридор, углубляясь в святая святых. Миновав полутёмную галерею, Дуан привёл меня в небольшое помещение со стеклянным куполом. Тяжело ступая по ковру, он обогнул пьедестал с фонтаном, положил жилистую ладонь на ручку, с усилием толкнул окованную металлом дверь.