Десятый круг

Планария. Акри‑ту‑Натоу

Голоса вырвали меня из забытья. Пепельная завеса рассеялась, и вместо тлеющего кладбища меня окружили холодные стены темницы.

Я давно потеряла счёт времени: в кромешной тьме понятия дня и ночи лишались всякого смысла. Мир сузился до размеров тюремной камеры, в которой, будто по кругу, повторялись одни и те же события. Я искала способ выбраться – исследовала каждый дюйм клетки, просовывала руки между прутьев решётки, ощупывала тяжёлый замок. Так проходили часы, пока отчаяние не выползало из дальнего уголка души, напрочь лишая сил. Слёзы наворачивались на глазах, и я, выкрикивая проклятия, устало опускалась на пол. Рыдания прекращались, только когда измученное тело, содрогаясь от холода, отпускало разум в объятия сновидений.

Сны стали для меня настоящим спасением. Я с упоением погружалась в пучину выдуманных событий, напрочь забывая о реальности. На просторах другого мира всё было проще: там я была свободна, могущественна, неуязвима. И я стремилась оставаться в иллюзии как можно дольше.

Свет факела разлился по коридору. Решётка отворилась, два человека вошли в камеру. В полутьме они показались мне одинаковыми безликими силуэтами в бесформенных рясах.

Две пары рук без особых усилий подняли меня и поволокли к выходу. Я не сопротивлялась. За время, проведённое здесь без еды и воды, слабость успела полностью завладеть телом.

У дверей мне набросили на голову мешок.

Голые ноги ударились о порог, стопы, сдирая кожу, протащились по ступеням.

Этажом выше стало светлее. Сквозь ткань я различила синие лампады, мозаику витражей на высоких окнах, иконы святых, с укоризной взирающие со стен. Я ошиблась, полагая, что была заперта в подземелье аббатства. Тюрьма принадлежала церкви Ортиса.

Тепло солнечных лучей ласково облизнуло руки, покрыло плечи согревающими поцелуями. Дрожь пробежала по телу. Провожатые усилили хватку, приняв мои трепыхания за попытку вырваться.

Улицы были непривычно пусты. Церковный сад мерно шелестел листвой вслед удаляющемуся конвою. Рынок проводил нас пустыми прилавками, площадь встретила зловещей тишиной.

Здесь собралась вся деревня. Шедший впереди эктелей приказал расступиться, и толпа послушно потянулась в стороны, уступая дорогу. Меня поволокли по образовавшемуся коридору. Никто не проронил ни слова, не изумился, не ахнул.

Провожатые приподняли меня над землёй. Мгновение спустя ноги утонули в куче хвороста. Верёвка стянула запястья, ещё одна обвилась вокруг талии и туго прижала к столбу.

Я запоздало дёрнулась.

Смутно знакомый голос нарушил молчание.

Мешок сорвали с головы. Щурясь, я пригляделась к говорившему. Старик, который был в аббатстве вместе с Дуаном, монотонно зачитывал обвинения с высокой трибуны на краю площади.

Я не стала слушать его лживые речи. Выискивая ненавистное лицо лорда, взгляд пробежал по скопищу людей позади старика, скользнул по толпе. В первом ряду, пряча скупые слёзы под вуалью, стояла мама. Клер, несмотря на жару облачённая в чёрное, платком вытирала нос. Сестра всхлипнула, мать одёрнула её, с опаской покосившись на эктелея.

Старик прокашлялся, повысил голос:

– Желаешь ли ты покаяться, дитя?

За маской смирения крылась гримаса убийцы.

– Покаяться должно вам, – прохрипела я в ответ.

– Говори громче, дитя. Служителям церкви нужно слышать твои слова, дабы вознести молитву во спасение души.

Он насмехался, умело натянув личину верного последователя, унижал меня перед всей деревней. Будто протащить меня по улицам, полураздетую и избитую, было мало.

– Вы отобрали мой полумесяц. Небеса не услышат моих молитв.

– Отец вездесущ. – Старик показательно развёл руки. – Будь покаяние твоё искренним, оно достигнет ушей Его.

В памяти всплыли слова врачевателя.

– Можно ли очистить душу? – повторила я вопрос Рейза.

– Разумеется, дитя, – на изъеденном морщинами лице расплылась обманчиво доброжелательная улыбка. – Говори.

– Я прошу у Отца милости. Не для себя, но для вас. Для вашей изъеденной грехом души. – Я исподлобья посмотрела на сжавшего губы старика. – За то, что пытались убить меня. За то, что превратили аббатство в гнездо порока. За то, что делаете со мной сейчас. Я прошу у Отца милости никогда не пустить вашу душу в Хрустальный град. Вашу, Дуана и всех, кто замешан в подобных преступлениях.

– Довольно, – он прервал мою пропитанную ненавистью тираду. – Тебе дали шанс раскаяться, но ересь Лукавого уже глубоко пустила корни в твою наивную душу. Прости, дитя, мы более не в силах помочь, – старик махнул рукой послушнику. – Да смилуется Отец над твоей душой.

Факел коснулся хвороста. Огонь с аппетитом принялся поедать дерево.

Жители с мрачным молчанием смотрели на занимающийся костёр. Ни пекарь, что по утрам продавал мне булочки, ни портной, что взялся сшить мне платье, ни приветливая соседка, что по воскресным дням угощала молоком – никто не возразил церкви. Одурманенные проникновенными речами, они не допускали мысли о том, что слова старика могут быть ложью. Безумец вещал с благословления Эпарха – большего для управления стадом не требовалось.

Едкий дым поднялся к шее, невесомым касанием погладил щёки, пробрался в лёгкие. Грудь сдавило кашлем. Дрожа и плача, я прошептала проклятие и глубоко вздохнула. Лучше умереть от удушения, чем сгореть заживо.

Пламя подобралось к ногам, прыгнуло на подол. Я надрывно закричала, заёрзала, пытаясь сбросить горящую ткань. Дерево затрещало. Ладони обожгло. Огонь взметнулся к небесам.

 

Фоэдо. Плато

– Что нас ждёт по ту сторону?

Я провёл рукой по уцелевшей половине врат. Тридцатиярдовый рог отозвался мелкой вибрацией.

– Сложно сказать, – ответил Диинтас. – Я не был в Эйкуте почти три столетия. За это время силы могли несколько раз поменяться.

Он швырнул в портал почерневший камень. Багровые молнии разлетелись по тёмной воронке, двоясь и шипя у сломанного края.

– На втором круге находится Арена, – отозвался Тамиш, усаживаясь на драконий позвонок. Кость качнулась под весом демона. – Бои идут постоянно. Победитель считается негласным правителем круга. Врата на третий круг не охраняют, но, чтобы пройти через портал, нам понадобится ключ.

Мне не понравилось, к чему он клонит.

– И где мне его взять?

– У чемпиона, – Тамиш с иронией усмехнулся.