Десятый круг

– Тебе придётся взять меня с собой, – она потрясла кошельком у меня перед носом, быстро спрятала его в карман и невинно промурлыкала, – так что давай не будем расстраивать маму.

– Я могу вообще никуда не идти.

– Не будем расстраивать маму, – пропела Клер и вприпрыжку помчалась к дороге.

Мои опасения насчёт благих намерений сестры быстро подтвердились: чертовка искала повод улизнуть из дома. Не просто куда‑то, а прямиком в объятия ненаглядного жениха. И теперь парочка, воркуя, плелась следом.

Длинный дом с резной крышей соединял две улицы, образуя широкий переулок. Над входом болталась старая вывеска с изображением колбы и полумесяца.

Клер с радостной улыбкой протянула мне кошелёк и упорхнула к дому напротив, где в тени можжевельника пряталась от прохожих одинокая скамейка. Я с завистью проводила сестру взглядом. Беззаботная жизнь под крылом Гленна и чутким присмотром родителей – всё, о чём могла мечтать любая девочка, становилось реальностью, но происходило, увы, не со мной.

В целительском доме пахло травами и спиртом. После благоухающих медом садов резкий запах показался до тошноты омерзительным. Да и само место не вызывало иных чувств, кроме неприязни. За долгие годы стены впитали крики больных, доски пола не раз окрасились кровью, ставни на окнах стали немыми свидетелями десятков смертей, и теперь прохлада скорее леденила душу, нежели приносила облегчение.

Я прошла вдоль стеллажей. Мази, припарки, порошки, смеси измельчённых трав громоздились на провисших полках; на обрывках бумаги пестрели нечитаемые названия. Поверх крышек в беспорядке лежали свёрнутые, местами порванные рецепты.

В соседней комнате горели свечи. На сдвинутой занавеске остались грязные отпечатки. Мокрые повязки свисали со стола, на скамье громоздился ворох окровавленных тряпок.

Я с отвращением отвернулась, подошла к высокому прилавку, позвонила в колокольчик.

– Одну минуту, – раздался звонкий голос из глубины дома. – Сейчас подойду.

Ожидание затянулось. Я без интереса рассматривала коллекцию книг со стёртыми до дыр переплетами, весы с остатками зелёного порошка, комплект гирь, грязные счёты. Попытки разобрать записи в учётной книге вызвали скуку, и я, подперев рукой подбородок, принялась изучать взглядом развешанные на стенах рисунки. Кривые наброски человеческих конечностей чередовались с изображениями насекомых. Особенно хорошо у художника получились пчёлы и бабочки.

Невинные картинки постепенно сменились полками с засушенными и замаринованными в банках экспонатами – поначалу жуками и стрекозами, затем – червями, крысами, птицами.

– Понравилась коллекция? – Рейз вышел из дальней комнаты.

– Нет. Она ужасна, – честно ответила я.

– У каждой вещи есть предназначение. И если она в состоянии его исполнить, важен ли нам внешний вид?

Рейз остановился рядом, небрежно вытирая руки о полотенце. Сегодня он выглядел иначе – моложе, радостнее. Будто вчерашний образ солидного мужчины осыпался луковой шелухой, явив миру озорного мальчишку. Светлые, почти белые, волосы закрывали ухо с отрезанной мочкой. Шрам в тусклом свете походил на свежую царапину, оставленную кошачьими когтями.

Я поняла, что снова глазею на него.

– Мама отправила меня за пустырником.

– Точно, – он щёлкнул пальцами, юркнул за прилавок. – Держи. Всё, как обещал.

Рейз протянул мне флакон с прозрачной жидкостью.

– Разве он не должен быть тёмным? – я с сомнением покрутила склянку в руках, поднесла к носу. – И дурно пахнуть?

– Здесь всё дурно пахнет, – на его губах заиграла детская улыбка. – Но на самом деле я пользуюсь не совсем традиционными рецептами.

– Эктелей этого не одобрит, – я покачала головой.

– Уверяю, ничего противозаконного.

Я протянула ему стопку монет.

– Здесь ровно.

Не пересчитывая, он бросил монеты в ящик прилавка.

– Поверите мне на слово? – удивилась я.

– А ты соврёшь? – лукаво сощурившись, спросил Рейз. – Религия не потакает лжи и сулит наказание за обман.

– Может, вы и здесь договоритесь с эктелеем, чтобы он снял грех с моей души?

– Ты веришь, что душу можно очистить? – Он чуть склонил голову, обнажив изуродованную часть лица.

– Думаю, это зависит от тяжести греха.

– Молитвой, покаянием, самобичеванием? Или всё это лишь средства, чтобы избавить грешника от чувства вины? Содеянное забудется, но пятно порока навсегда останется с ним.

– К чему вы клоните? – нахмурилась я.

– К тому, что со временем все люди становятся грешными. Лорд Дуан, к примеру, славится вспыльчивым характером, умеренной жестокостью и абсолютной нетерпимостью по отношению к грешникам. И если твоя душа не чиста, советую прихватить нож на ваше скорое свидание в аббатстве.

Рейз говорил спокойно и настолько обыденно, что поначалу я не придала значения его словам. Церковная философия с её абстрактными рассуждениями о природе сущего меня не интересовала, и потому подобные разговоры я предпочитала слушать вполуха. Имя лорда привлекло внимание.

– Простите, что? – спросила я в надежде, что ослышалась.

Он в недоумении приподнял бровь.

– Вы упомянули лорда Дуана, аббатство, нож, – растерянно пробормотала я в ответ.

– Уверен, что нет. Мне показалось, что разговор тебе неприятен, я извинился и пожелал всего наилучшего.

Сбитая с толку, я сжала в руке флакон с пустырником, рассеянно кивнула.

– Да, наверное, я просто задумалась. Спасибо. Всего хорошего.

Дверь целительского дома гулко хлопнула за моей спиной. Солнце окатило волной жара, от которого вдруг стало зябко. Мурашки разлетелись по телу стаей злобных ос, жаля руки и кусая спину. Отрывисто дыша, я оперлась ладонью о шершавую стену.

Неужто я схожу с ума? Люди не падают без чувств посреди службы, не заменяют слова на вымысел посреди разговора, не видят снов о порождениях Ада. Могло ли известие о свадьбе повредить мой рассудок? Возможно, мама права: мне стоило принять реальность, успокоиться и приготовиться к жизни в роли жены благородного лорда. И исповедаться. Непременно исповедаться.

Дрожащей рукой я сжала медальон.