Детский бог
– В твоей жизни будет особенный человек. Он приедет издалека, изменит твою жизнь. И изменит он твою жизнь дважды.
* * *
– Проси прощения, сука! Я хочу видеть, что ты понимаешь, как ты виновата! Тупая тварь!
– Прости меня, прости, пожалуйста, – шепчет Маруся, умоляюще сложив на груди руки.
Он смотрит на нее. Он сжимает ей горло. Его тонкие маленькие пальцы похожи на скользких зубастых рыбок, которых Полина видела в реке.
– Извиняйся, – приказывает он.
И Маруся молит о прощении, снова и снова, сипящим горлом, полным слез. Ужас в ее глазах утраивает его силы и ярость.
Он встряхивает ее за шею, почти отрывая от земли, потом бросает на пол, и ее крупное тело, будто перышко, скользит, ударяется о батарею.
Он тут как тут, бьет ее ногой в живот, затем хватает ее за волосы, наматывая на руку тяжелую косу, и бьет наотмашь. Ее голова, дернувшись, откидывается назад.
– Только руки об тебя марать…
Он хватает табурет, что стоит тут же, возле окна. На этом табурете Маруся нередко сидит, глядит в окно, ждет Лешку домой.
Он замахивается и бьет Марусю табуреткой поперек спины. Видимо, ему становится неудобно – одним мощным ударом об пол он разбивает табурет, и в руке у него остается только ножка. Ножка‑колотушка. Деревянная палка должна пробить голову.
Что‑то подхватывает Полину, придает ей сил, и она одним рывком оказывается в комнате.
Она пришла из школы раньше обычного. Одно мгновение, пока Полина еще в оцепенении стоит на пороге, ей кажется, что над телом матери, неподвижным, уже даже не скрюченным, а распластанным, орудует хищная белобрысая птица, что птица рвет клювом куски маминой плоти, пьет ее кровь.
Какое‑то жуткое чувство впивается в Полину. Чувство такой силы, что перед глазами все плывет, сердце бесится, его ритм штурмует ребра, прокалывает каждый сосуд крошечной иголочкой, сносит все на своем пути.
«Так вот он – гнев», – проносится в голове Полины, перед тем как она кидается на отца и вцепляется ему в волосы, что есть силы отдирая его от Маруси.
* * *
Когда Полина очнулась в первый раз, она увидела окно. И поняла, что это незнакомое ей окно. Белое, с упавшими по бокам занавесками. Занавески медленно шевелились, похожие на слизней. Полина закрыла глаза.
Когда Полина очнулась в следующий раз, она снова увидела белое окно. Занавески по‑прежнему шевелились. Ей казалось, что она видит сон про это окно, и она плывет по теплой реке, покачиваясь на воде, в такт странным шевелящимся занавескам.
В следующий раз, когда Полина открыла глаза, окно загораживал темный высокий силуэт. Потом силуэт склонился над ней:
– Эй, привет, – произнес он откуда‑то издалека.
А потом кто‑то другой держал ее за руку, пониже локтя, и что‑то ковырял внутри, под кожей. Она закрыла глаза, ей было неприятно думать, что нечто поселилось у нее под кожей.
Полина открыла глаза и поняла, что вечер. Окно было темным, но откуда‑то лился мягкий электрический свет. Она моргнула, вдохнула‑выдохнула, проверяя, может ли совладать со здешним воздухом. Осторожно шевельнула рукой.
– Ну надо же! Наконец‑то! – услышала она женский голос, и возле ее кровати что‑то задвигалось, потом мимо пронеслось нечто круглое в белом халате, и тот же голос выкрикнул куда‑то в пустоту:
– Позовите Александра Львовича!
Полининых сил хватило на то, чтобы увидеть, как над ней склоняется высокий человек, блеснули стекла очков, кто‑то взял ее за запястье, плотно обхватив его пальцами. От этого прикосновения ей стало уютно, и она заснула.
Потом она снова просыпалась и погружалась в сон. Но с каждым разом она задерживалась на «этой» стороне все дольше и увереннее, и почти каждый раз здесь ее ждал сильный человек, который протягивал ей теплую руку, и она оживала.
* * *
У Гали не было четкого плана, но врач ей определенно подходил. Высокий, крепкий, смуглый, как бразильский орех. От него за километр пахло мужской силой, надежностью, большими возможностями. В общем, всем тем, что и требовалось для Галиного полного счастья.
Впервые Галя столкнулась с ним, когда забежала навестить Полину после того, как та, маленькая идиотка, полезла отцу под горячую руку. Хорошо хоть, не убил.
Галя не любила больницы, да и кто их любит? К Марусе она уже давно ходить почти перестала. Так и жить некогда будет, если каждый раз, как мать подставляется, проводить с ней дни напролет в палате. Но по младшей сестренке Галя соскучилась.
Врач поднялся со стула, и сначала она увидела его коротко остриженный затылок, потом он повернулся, и она определила под накинутым белым халатом модные джинсы и пиджак. Лицо мягковато – интеллигент. Из таких веревки вить. Очки немного нелепые, зато часы. Все как надо, все правильно. И смотрел он правильно – по‑мужски.
Галя определилась сразу. Она была рада, что сегодня надела короткое платье, не скрывающее ее упругие ноги, высокие колени.
– Добрый день, Александр Львович Гирс, врач Полины, – произнес он, и голос ей тоже понравился. Среднего тембра, с грозовыми тестостероновыми перекатами.
– Галина. – Галя подошла и протянула ему руку. – Я сестра Полины.
Александр Львович («Хотя ей‑то он, конечно, скоро будет никакой не Львович», – решила про себя Галя) слегка пожал ее ладонь, кротко улыбнулся и заметил негромко, себе под нос:
– Что‑то раньше я не видел у Полины посетителей, кроме бабушки.
– А меня не было в городе, – нашлась Галя. – Поверьте, теперь я буду бывать здесь каждый день.
И Галя не соврала. Она с энтузиазмом взялась за дело. В ход шли обтягивающие грудь водолазки, узкие, как вторая кожа, тесные брюки, туго сидящие на бедрах, точеные щиколотки и копна каштановых волос.
