Девочка у моря. Счастливый жребий
– У нас припасы остались? – спросила Саша, войдя в номер и упав на стул.
– Куда бы они делись? – вопросом на вопрос ответил Звонцов.
Сразу поняв, что она имеет в виду и с неожиданным удовольствием отметив, что девочка сказала «у нас», хотя это не имело никакого смысла.
– Давайте сегодня никуда не пойдем, а тут у вас посидим?
– Тебе надоело гулять вокруг отеля?
– Да не надоело ни капли. Просто от жары утомилась. На пляже пережарилась, как каракатица. В столовке Ташкент, в комнате еще хуже.
– В ресторане да, – он кивнул. – Турки экономят энергию, кондиционеры не включают. Но в номере, какие проблемы? Вам что – на ресепшн не выдали пульт? Или не умеете пользоваться?
– Все выдали и все умею, чего там уметь? Бабуля пульт сразу забрала и от меня куда‑то спрятала.
– Зачем?! Чем твоей инфернальной бабуле не угодил простой турецкий пульт?
– Затем, – Саша вздохнула. – Она тоже экономит.
– В каком смысле «экономит»? У вас номер оплачен заранее! При покупке путевки. От первого дня до последнего, по системе «все включено».
– Я ей то же самое сказала. Язык обломила повторять. Но она себе вдолбила, будто потом ей турки счет выставят. За свет, за воду, еще фик знает за что.
– Ну, это вообще какой‑то бред!
– Вся моя жизнь один сплошной бред… – девочка грустно взмахнула рукой. – А с бабулей говорить – как об стенку головой. Ее даже мама боится, про отца уж молчу.
– Да… Сказал бы я, что о том думаю, да лучше промолчу.
Звонцов взял с комода свой пульт.
– Ну ладно, я‑то не об стенку и вовсе не головой. Включаем – охлаждайся и наслаждайся. Только смотри не замерзни под струей!
– Я не собираюсь под струей париться, – возразила Саша. – Давайте в угол направим, пусть воздух сам охлаждается. И можно я на кровать плюхнусь, чтобы сразу все тридцать три удовольствия?
– Плюхайся, кто тебе запрещает? Телевизор включить? Небось, бабуля тоже не дает?
– Нет, дает. Она сама его включает. Без новостей обо всяких дебилах дня не проживет, каждый вечер сядет и в очко лупится, пока не посинеет. Только я этот телевизор в гробу видела, нафиг он мне сдался? Мне с вами интересно. И ничего больше мне не надо. Ничего и… никого.
При последних словах девочка порозовела.
Звонцов постарался этого не заметить и полез в минибар за рахат‑лукумом.
– У вас, кстати, сегодня уже убирались? Или опять ждем воздушной тревоги?
– Убирались. Во время обеда, как мне кажется. Так что не бойся вражеского вторжения.
– А я и не боюсь, – Саша состроила умильную гримаску. – В тот раз мы просто ее не ждали, вот и вышла картина Репина «Приплыли». А так я бы просто на балкон убежала и там спряталась, его не моют. Она же не час тут стала бы возиться? У нас комната большая, и то за пять минут убирают. А в вашей – два раза шваброй ширкнуть!
Звонцов с улыбкой смотрел на нее – раскинувшуюся по диагонали его не узкой кровати, маленькую и нескладную, но до невозможности милую…
– …Но все‑таки хорошо, когда никто нам ни в чем никак не помешает, правда? – подытожила девочка. – И можно делать, что хочется и как хочется? Будем есть и наслаждаться жизнью.
И, дрыгнув ногами, отправила свои сланцы в угол – оба сразу, громовым дуплетом.
– Правда, – согласился он и поставил на тумбочку сразу всю стопку.
15
– До чего ж ты хороша, – сказал Звонцов через несколько минут, заполненных вздохами и чмоками поедаемого рахат‑лукума. – Как чумичка, ей‑богу!
– «Чумичка» – это такая чукча, да? Которая только что из чума вылезла?
Саша сделала узкие глаза.
– Нет, такой ковшик, которым черпают все, что попало.
– Но я же не что попало, я всего‑то четыре коробочки в себя и отправила!
– Не похоже. В себя ты отправила максимум три, остальное – на себя. Иди умойся.
Саша кивнула и прошлепала в санузел.
Донесся глухой шум, сразу перешедший в отчетливый грохот.
– …Кон‑нец котенку! – торжествующе крикнула невидимая Саша. – И Пегасу тоже!
– В каком смысле? – не понял Звонцов.
– В том самом!
Голос звучал с чувством глубокого удовлетворения.
– Все на пол уронила.
16
Звонцов лежал на кровати – не усталый, но расслабленный всей этой суетой.
Саша сидела перед ним на стуле.
Посвежевшая и похорошевшая, с распущенными волосами, обернутая белым махровым полотенцем, скрадывающим силуэт и придающим шарм ее фигуре.
Красовалась, положив ногу на ногу, поблескивая плоской коленкой и покачивая в воздухе ступней.
А он смотрел на нее, словно увидев заново. Девочка, к которой он уже привык за эти дни почти как к дочери – в меру взбалмошной, в меру серьезной и без меры жизнерадостной, несмотря на имманентную грусть – сейчас опять напоминала маленькую женщину. Взявшуюся невесть откуда и невесть как попавшую в его номер и в его жизнь.
– Смотрите и удивляетесь, какая я уродина, да? – девочка по‑своему истолковала его взгляд. – Сама знаю. Ну что поделать, обделил бог внешностью…
– Смотрю и тобой любуюсь. Чистенькой, – возразил он. – И никакая не уродина, с чего ты взяла?
– С того и взяла и с сего – я что, в зеркало не смотрюсь?
Саша подняла руки.
– Одни глаза у меня и есть, а больше ничего вообще. Волосы, как пакля. Уши, как у буратины…
