До-мажор. Повесть-матрёшка
Волшебные артефакты требовалось прикладывать непосредственно к монолитным стенам, после чего стены вспыхивали неземным светом, и в эффектном дрожащем мареве появлялся пролом. Катя мысленно проревизировала себя на наличие артефактов и вынуждена была признать, что шариковая ручка, смартфон и несколько монет, на звание артефактов, конечно же, претендовать не могли.
Оставались заклинания. Зажмурившись, она сиплым от страха голоском, быстро проговорила первое, что пришло в голову: – «Трибле, трабле, бумс!» – когда Катя открыла глаза, стена осталась стеной и на вид, казалось, стала ещё крепче и неприступней. Больше в оперативной памяти заклинаний не было. Голова была пуста, как у патологического двоечника Парамонова на экзамене по гармонии. Только большой надоедливой мухой кружилась и рвалась наружу детская считалочка: – «Эники‑беники, ели вареники…».
Конечно, это было всё несерьёзно. Если бы Катя по‑настоящему захотела вскрыть эту дверь, у неё в руках был бы длинный список накопаннных в интернете солидных заговоров и заклинаний. Но Катя ужасно трусила. Да и кто бы не трусил? Ну, ляпнешь ты что‑нибудь действительно вскрывающе‑проникающее. И что? А как полезет из этой двери какая‑нибудь мерзкая нечисть или затянет тебя туда, как в воронку и случится с тобой всё то, что можно увидеть только в голливудских ужастиках?
В таких ситуациях, очень полезно прижаться плечом к плечу самого лучшего и надёжного друга. Но у Кати друга не было. Ни лучшего, ни надёжного. Так случилось, что завоёвывать расположение, завязывать связи, коннектиться, нравиться и влюблять в себя – получалось не очень. И если вдруг, случайно, в этот её круг отчуждения попадал какой‑нибудь зазевавшийся персонаж, то при ближайшем рассмотрении он оказывался болтливым, пустым и таким чужим, как будто свалился с другой планеты с небелковой жизнью.
Зато у неё очень хорошо получалось противопоставлять себя кому бы то ни было. О‑о‑о… на это у неё был талант. Если попробовать объявить конкурс на самое быстрое обзаведение врагами, то Катя ими обзавелась бы, не сходя с места, и уж в призовой тройке была бы точно.
Стоило ей оказаться даже в самом малочисленном социуме, как у этого социума сразу складывалось впечатление, что она горда, неприступна, высокомерна и, вообще, плюёт на общественное мнение. Этот её, якобы, гонор проявлялся во всём. Если требовалось, например, купить зимнее пальто, то Катя, почему‑то, выбирала самое эпатажное. Дикого болотного цвета и скроенного таким макаром, что один край пальто на добрых десять сантиметров оказывался ниже другого. Социум бросал удивлённые взоры, и обязательно находилась какая‑нибудь сострадательная уличная старушенция, которая сочувственно сообщала Кате, что та впопыхах застегнулась не на ту пуговицу.
Это касалось и учёбы. Училась она отлично и тянула на красный диплом. Но, решая зубодробительные задачи по гармонии, пропевая лихо закрученные инвенции, исполняя сложнейшие произведения, она умудрялась оскорбить этим добрую половину курса. Так как, глядя на этот неумолимый последовательный процесс, даже старенькой уборщице бабе Поле становилось яснее ясного, что как только Екатерина Сотникова получит свой красный диплом, она вместо скромного стула слева от дирижёра в группе домр, займёт трон королевы Великобритании.
А последние каникулы? Зачем вместо Египта, Турции, Крыма, и родительской дачи, она рванула в Казань? Казань, конечно, отличный город и всё такое, но он никак не вписывается в яркий отпускной калейдоскоп географических точек, где люди бы отрывались по полной, после выматывающих сессий, конкурсов и прочих, ломающих студенческую психику мероприятий.
А скажите, какого рожна ей понадобилось сочинять гимн колледжа? И по какой такой причине ей приспичило поклеить новые обои в комнате общежития? И какой леший выгоняет её на пробежку в городской парк ежедневно в шесть часов утра? А что, не судьба была сделать нормальную причёску на голове, вместо двух торчащих в разные стороны косичек? Этих «зачем» было слишком много, а ответ у социума был один. Чтобы выпендриться!
И всё‑таки Катя не парИла в герметичном скафандре в социальном безвоздушном пространстве. Нет! Её звали, с ней советовались, шутили, обсуждали и даже делились… Но всё это было поверхностно и стоило недорого, потому что такие визави были законченными экстравертами, и с такой же охотой могли советоваться, обсуждать и делиться с фонарным столбом или с городскими воронами…
Она мерно колотила затылком по барабану и рассуждала. Затылок упруго и коротко отпрыгивал от мембраны, а правая нога, свешиваясь с полки, болталась в такт затылку, как стрелка метронома. Эти монотонные вольные движения, странным образом успокаивали и побуждали мозг без истерики думать над вещами страшными и фантастическими.
– Итак, что мы имеем? Имеется дверь, по сути, портал. За ним неизвестность. Но почему я думаю, что неизвестность обязательно ужасная и растерзает меня, как Маргарита Павловна Лапшина несчастного Парамонова на экзамене по гармонии? – Катя представила, как утончённая, с красивым интеллигентным лицом Маргарита Павловна – преподаватель гармонии и дирижёр оркестра народных инструментов – вдруг дико, по‑кошачьи выгибает спину и, выставив перед собой длинные, наманикюренные когти, бросается на нерадивого студента.
Катя содрогнулась. – Ну, нет… это как‑то не логично. Значит, Франтенбрахт Алёна Сергеевна ходит туда, как к себе домой, а Сотникова Катя непременно должна погибнуть? Что за бред?
Сидеть было удобно, рассуждать можно было неторопливо, легко отвлекаясь на параллельные жизненные темы. И неожиданный щелчок замка ей не грозил, так как директриса умотала в Орёл, на конкурс симфонических оркестров. Под умиленные взоры и облегчённые вздохи педагогическо‑студенческого контингента, она озабоченно погрузилась в колледжный автобус, набитый под завязку музыкальным скарбом и томными студентами‑оркестрантами.
Симфонический оркестр колледжа был знаменит на всю Россию. Он брал призы на всех конкурсах и блистал наградами, как ризеншнауцер Кони – недавний победитель всемирной собачьей выставки в Москве. Руководила, а вернее всего, дрессировала оркестр сама директриса Чудище‑Франтенбрахт. Её несчастных подопечных можно было легко угадать в расслабленной толпе студентов по сплющенному постоянной ответственностью унылому виду и вечному необоримому желанию найти укромный уголок для шлифовки какого‑нибудь особо изощрённого музыкального выверта.