Дом на болотах

Но из‑за того, что она сказала, я подумала, что это я виновата в том, что мать нездорова, что это из‑за моего рождения она заболела. Джейни меня принимала, ведь так? Она мне много раз об этом рассказывала: о «поганой буре» в ту ночь, о том, что доктора вызвали, но он не приехал вовремя. Она говорила, что я застряла и мать потеряла много крови, а когда я вышла, то ни звука не издала. Они с Фейрбразер, которая тоже помогала, думали, я мертвая.

Я так и спрашиваю себя: что с ней на самом деле случилось, почему ее увезли? Дети в деревенской школе меня дразнили, говорили, что она в сумасшедшем доме.

Еще одно воспоминание, из начала того лета. Я шаркала подошвами по улице, идя в сторону нашего проулка, когда с другой стороны показалась стайка детей из школы. Один из них, вожак всей вшивой шайки, тощий парень со злым лицом и красивыми кудрями, которого звали Джордж, всегда насмехался надо мной.

Я помнила его по давно прошедшим школьным дням. Джордж Бейфилд ненавидел меня. А я его. Так что, увидев его и его шайку, я бросилась бежать.

– Вон она, – сказал он, указывая на меня, – сумасшедшая девица с болот. Где твоя мамочка, Полоумная Мэри?

Одна из шайки, сопливая девчонка, пропела:

– В дурдоме, вот она где.

Я не сбавила скорость. Я так и бежала к ним со всех ног, сердце мое тяжело стучало от волнения, и, когда я поравнялась с этим мальчишкой, он отшатнулся, словно я – серп, который готов его скосить. Я им и была. Я бросилась на него с кулаками, я бы ударила его точно в челюсть, если бы он не успел уклониться. Мой кулак скользнул по краю его подбородка, и в тот же миг кто‑то схватил меня за косу и дернул назад, так что я упала на твердую дорогу. Небо надо мной стояло ясным светло‑голубым куполом. Потом в голубом куполе появилось кольцо темных голов. Они встали вокруг меня и таращились, как будто я – странное создание, вылезшее из трясины. Сперва я подумала, что они станут кидать в меня камнями или тыкать палками, и напряглась, чтобы броситься на них, оскалив зубы. Но они, перешептываясь, попятились. Кто‑то плюнул возле моей головы, потом кольцо расширилось, и они потянулись прочь. Я приподнялась на локтях. Теперь они стояли на обочине, все на безопасном расстоянии. Кроме одного. Сына бакалейщика, Джорджа.

Он медлил в шаге от моей головы, потом вдруг рванулся вперед и прошипел мне в ухо:

– Я до тебя доберусь, ведьма полоумная!

Но удрать он не успел, я схватила его за руку.

– Нет, не доберешься, – сказала я.

Впилась ногтями в его руку, и он завыл от боли, как собака.

Я отпустила его, и он отпрыгнул, с ненавистью глядя на меня.

– Ты меня даже поймать не сможешь, – сказала я.

И побежала домой, не оглядываясь, ликуя и мучаясь одновременно, отрезанная от всего остального мира.

Почему я не спросила о ней отца? Я спрашивала, когда была младше.

Однажды в мрачной ярости я заорала на него:

– Дети говорят, мама в дурдоме!

Темное облако боли прошло по его лицу, но он произнес спокойно, словно сдерживаясь изо всех сил:

– Твоя мать умерла, Розмари. Чем быстрее ты это примешь, тем лучше для тебя.

И отвернулся.

Видите, еще до того, как все началось – то, что привело меня сюда, – еще до того у меня в этом мире почти никого не было. Была собака Утя, была Джейни. И все. Отец не проявлял ко мне жестокости, но и не слишком обо мне пекся. Маленькой он посылал меня в деревенскую школу, но к тому времени я уже давно туда не ходила. Меня там не любили, и я никого не любила. Дети считали, что я важничаю и вообще странная. Звали меня Болотной, что отчасти было правдой. У меня какое‑то время была гувернантка, мисс Кэннедайн. Она мне нравилась, она была ко мне добра, но потом внезапно уехала, как сказал отец, из‑за того, что «у нее что‑то случилось». Когда она уехала, я плакала без остановки. Он временами грозился отправить меня в интернат, но так и не отправил. Думаю, у него денег не хватало. Как бы то ни было, к пятнадцатому моему дню рождения обо мне все почти забыли.

Целыми днями я исследовала округу, читала или коротала время у Джейни. Джейни меня звала своей «розой‑дичком», и, наверное, так оно и было. Меня ничему не учили, по дому я почти ничего не делала, и никто за мной не приглядывал. Я сносно умела читать и писать благодаря мучительному школьному детству – и тому, что милая мисс Кэннедайн заставляла меня учить буквы, – но считала из рук вон плохо. Иногда я вбегала в дом и пугала отца, и он смотрел на меня так, словно одичавший ребенок, живший в его доме, вызывал у него отвращение. «Ты похожа на дворняжку», – говорил он, а еще называл меня диким зверьком. Кричал, призывая Фейрбразер, та пыталась расчесать мне волосы и, когда у нее не получалось, ругаясь, отстригала их по плечи и смазывала жиром, чтобы расческа прошла сквозь колтуны. Она дергала меня за волосы, рывками, пока на голове не начинала болеть кожа, а в глазах у меня не появлялись слезы. Каждую неделю в субботу она упихивала меня в ванну – у огня, если дело было зимой, – и скребла до ссадин, пока не обдирала, как выпотрошенную рыбу.

По воскресеньям мы строем шли в церковь и я ерзала на твердой скамье, не слушая, что говорил толстогубый священник, а представляя, что я сейчас далеко от всех, на дереве, или ушла на много миль по берегу, за болото. У священника своя фантастическая история, и он не задержится в моей, но об этом дальше. Через день я убегала по мостикам через болота, пополнять свою коллекцию, а за мной с лаем бежала Утя. Я собирала свой мир. Пустую скорлупку птичьего яйца; росток сведы или морской лаванды; похожий на сердце камешек. Я выкладывала их рядком на подоконнике у себя в комнате, давала им имена и каждый день трогала на счастье. Джейни говорила, что я начала собирать, когда уехала мать, и у меня нет причин ей не верить. Первой в коллекции была ракушка, которую, как я думала, дала мне мать. Теперь я знаю, что это могла быть просто ракушка, но в моем детском уме ракушка была от нее, а раз ее дала мне мать, это делало ее особенной. С тех пор все, что попадалось мне на глаза, бывало изучено и либо отброшено, либо избрано. К моим пятнадцати коллекция занимала весь подоконник и крышку комода тоже. Время от времени Фейрбразер грозилась все выкинуть, чтобы не разводить грязь и наверняка заразу. Но не выкидывала – думаю, боялась моего гнева.

Если я не пополняла коллекцию, найти меня можно было в темном домике Джейни. Она рассказывала мне истории о нежити, призрачных собаках и путниках, пропавших на болотах; о луне, которую поймали дикие твари, и о девочке, перехитрившей призрака. Она рассказала мне, как называются все птицы в саду – и те, которые прилетали на болота в разное время года, и еще те, которых они с Роджерсом называли по‑своему, не как в моем определителе птиц Британии: знобуши и бугайки, юрки и шестерки, мельнички и шаглы, ремезы и пугачи. Мы пили чай, который она заваривала из трав, росших у нее в саду, и ели пироги на меду, собранном ее пчелами.

Если бы все не изменилось, я бы, возможно, по‑прежнему была там, где мне самое место, – под огромным открытым небом, а не под замком, как животное в клетке.

 

9

Днем, когда все по‑настоящему началось, стала пятница после моего дня рождения, когда я все еще верила, что величайшая драма моей жизни – исчезновение матери. В тот день отец отвел меня в Старую Усадьбу.