Дом на болотах

Сквозь покрытое льдом окно Мэлори не видела ничего, кроме густого серого тумана. Она прижалась лбом к стеклу и закрыла глаза. Горло саднило, в затылке ныла тупая боль. Нельзя поддаваться отчаянию. Она ногтями соскребла лед, протерла запотевшее стекло рукавом халата и вгляделась сквозь размазанные капли воды. Через дорогу от дома тонули в тумане тени деревьев, но в остальном пейзаж казался безлюдным. За углом двора виднелись черные голые ветви и темная купа елок. Туман сливался с тусклым небом, и больше ничего нельзя было разглядеть. Мэлори воображала, как распахнет окно навстречу сверкающему морскому виду, но моря все равно что не было. Она с усилием открыла старое окно и втянула воздух. Да, море‑то рядом, не ошибешься. Легкий привкус соли, мокрый запах сырой земли и еще что‑то, острое, что она не могла угадать. Она открыла рот, попыталась его попробовать на вкус и глотнула сырости и морской соли. Низкая темная тень скользнула вдалеке вдоль дороги. Собака, которую она вчера слышала? За животным двигалась тень повыше. Бурый плотный человек в каком‑то головном уборе. Мэлори хотела его окликнуть, но порыв ветра захлопнул окно, и она отпрыгнула. Ее едва не ударило по носу. Когда она снова выглянула наружу, тени скрылись.

Снизу послышалось, как Фрэнни сюсюкает с Ларри. Ее бедная одинокая девочка. Это Тони пришло в голову купить ей домашнее животное, а Мэлори, которая к ним не привыкла, сопротивлялась. Но теперь она радовалась. Маленькая собачка была единственным существом, к которому Фрэнни относилась с теплом. Мэлори вспомнила, как дочь металась во сне, но не могла точно сказать, не приснилось ли ей это. Она попытается найти Фрэнни друзей. Должны же в деревне быть дети. Но она уже знала, что это безнадежно – мысль о том, что ее молчаливая девочка с кем‑то подружится, казалась смехотворной. В лондонской школе про нее говорили, что она «застенчивая» и «воспитанная». «Держится отстраненно». Мэлори видела у всех в глазах упрек за то, что не произвела на свет счастливого, беззаботного ребенка, что оставила Фрэнни без братьев и сестер; на нее смотрели, поджав губы, у нее странненькая дочь, и виновата в этом мать. Тони считал, что она несет чушь, никто так не думает. Но Мэлори не верила ничему, что он ей говорил.

Спор повторялся снова и снова. Еще один ребенок, еще раз рожать. Но она болела, она не справилась бы, у нее отец умер. Всегда что‑то находилось. А потом она стала подозревать, что он спит с другими женщинами. Она еще глубже ушла в свою личную боль. Было уже поздно.

– Я, может, на Рождество поеду в Норфолк, – сказала она.

Ему было все равно. Он уже много лет ее не слушал. Теперь ему все равно не будет, подумала она.

Она попыталась представить его лицо, когда он увидит, что в квартире пусто, а его дочь исчезла. От этого внутри отвратительно булькнуло удовольствие. Из‑за Фрэнни он взбесится. Ну и пошел он. Мэлори представила, как он запускает двигатель своего «Остина» и мчится обратно в квартиру над клубом. Представила изгибы тела Барбары. Он станет звать ее Бабс, как саму Мэлори звал Мэл. Прекрасное тело Бабс. Она приложила ладони ко лбу и надавила. Так не годится. Не надо об этом думать.

Она теперь тут, так ведь? Сделала, как собиралась. Уехала из Лондона. От него, от его наглого вранья, от пустой квартиры и таблеток. Все вышло не так, как она себе рисовала, но что и когда выходило так? Ни замужество, ни материнство, ни работа. (Что еще за работа? Нет никакой работы. Все секретарские заказы улетучились с тех пор, как появилась Фрэнни.) Родители – оба умерли. Дочь. Все получалось как‑то неправильно. С изъяном. Ломалось. Она вдавила ногти в ладони, чтобы остановить поток чернильной темноты, хлынувший в голову. Она не станет принимать таблетку. Не станет. Хлопнуло окно, и Мэлори вздрогнула. Она не задвинула шпингалет.

Бог с ними, с туманом и холодом, надо вывести Ларри к морю.

Она быстро оделась в ледяной комнате, думая о том, что нужны запасы еды и угля для огня, и о том, что надо было обо всем этом подумать до того, как она загрузила всех в машину в Лондоне. На площадке она остановилась. Что‑то случилось этой ночью, что‑то, что она помнила только отчасти. Она заглянула в розовую спальню, но ни Фрэнни, ни собаки там не было. Старая вышивка над кроватью. Суровая женщина, старуха со злобной на вид собакой, девочка с косичками, держащая в руках книгу. У Мэлори заболела голова. Она зажмурилась. Просто жутковатая старая картинка. Надо выпить чаю.

Если спускаться по лестнице, то справа по коридору гостиная, слева – пустая комната. Дверь гостиной была приоткрыта, и Мэлори увидела Фрэнни, свернувшуюся на потертом старом диване, обложившуюся одеялами; Фрэнни читала книжку, в ногах у нее лежал Ларри.

Фрэнни посмотрела на нее с упреком.

– Я есть хочу.

– Да, детка, понимаю, что хочешь. Сколько времени?

Фрэнни пожала плечами.

– Мам, – сказала она, – а что с елкой? Нам нужно поставить елку. Папа бы мне нарядил елку.

В Лондоне у них была маленькая искусственная елка, которую Тони купил в «Хэрродс». Идиотски дорогая, но Фрэнни она нравилась. Мэлори знала, что в его семье всегда ставили огромную настоящую елку, но он говорил, что они такую в свою квартирку не втиснут, так что искусственная – лучший выбор. Ее родители, которые жили в пригороде Нориджа, всегда считали, что их елка из «Вулворта» вполне себе годится, все как у людей. Мэлори всегда хотела настоящую. Это было частью ее представлений об идеальной жизни. В книжках, которые она читала в детстве, дети собирались вокруг высоченной мерцающей елки. Ей почему‑то казалось, что, если она сможет воплотить этот образ – все сидят возле елки в домашних халатах, носки для подарков висят над камином, – это будет означать, что у нее получилось что‑то хорошее. Ради этого образа нужно поставить настоящую елку. Все просто: надо ее себе срубить. По краю участка растет куча елок. Никто и не заметит, если она срубит одну маленькую.

– Мама?

– Сделаю я тебе елку, – ответила она с улыбкой.

Кухня была в глубине дома, плиточный пол холодил даже сквозь носки и тапочки. Часы на стене показывали девять утра. Время здесь вытягивалось и сворачивалось: она каким‑то образом проспала. Ларри шел за ней, поскуливая, и она открыла заднюю дверь, чтобы выпустить его. Воздух был тяжелым и сырым от тумана. На пороге песик ощетинился и замешкался, опасаясь окутанного серым сада, но Мэлори подпихнула его ногой. Снаружи он принялся лаять. Казалось, он лает на изгородь, и, когда Мэлори присмотрелась, вдоль нее по земле скользнуло что‑то темное. Она разглядела длинный хвост – крыса – и передернулась. В том, что Ларри сможет как‑то исправить положение, она сомневалась, но все равно подпихнула его еще дальше во двор; оттого что он рядом, ей стало легче.

Вернувшись в гостиную, после еще двух кружек черного чая и тостов с джемом без масла («Я сегодня куплю, Фрэнни, обещаю») она вспомнила, что нужен огонь. Сглотнула всхлип, зародившийся в горле, и перебила горький вкус чая клубничным джемом.

Когда они одевались, зазвонил древний телефон, и обе они вздрогнули. Первая ее мысль была о Тони, сердце так и заколотилось. Он хочет извиниться, он совершил ошибку, он ее любит. Но она не оставила номер телефона, она его даже не знала. Он понятия не имел, где они. Телефон продолжал звонить, эхом отзываясь в доме, дразня ее.

– Ты отвечать собираешься?

– Да‑да, – с тоской сказала она. Прижала к уху трубку. – Алло?

На той стороне что‑то стукнуло.

– Алло? – повторила Мэлори, но стук сменился монотонным сигналом. – Наверное, линия неисправна, – сказала она и вернула трубку на рычаг.