Фельдмаршал в бубенцах
– С чего такая уверенность?
Оружейник усмехнулся одним уголком рта:
– Лотте, это мы с тобой один кусок хлеба на двоих делили. А Бениньо – другого полета птица. И если он вдруг подпустил так близко человека, который… не обижайся, Лотте… ему вовсе не ровня, то резон тут простой: он одинок. И он просто выбрал того, с кем ему не так зябко. А ты… Что тут скрывать, есть у тебя эта колдовская жилка. Я тоже сколько лет людей дичился, всех врагами считал, не разбирая. А ты сразу во мне брешь нашел… – Пеппо запнулся и добавил тихо и ровно: – Душа у тебя, Лотте, хорошая. Чистая. А после ручья из канавы пить не хочется. Так что подуется доктор и отойдет, держу пари. Да и не может он не знать, что над тобой тот же камень висит. А рядом с товарищем по несчастью всегда уютнее, чем в одиночку.
Слегка сконфуженный Годелот машинально нахмурился:
– Поглядим. – Он сделал длинную паузу, словно не зная, говорить ли то, что само просилось на язык. – Пеппо, ты тут недавно толковал, что все за Наследие грызутся, дескать, мир за холку взять хотят. А ведь первый, кому это по силам, – ты. Тебе не нужно для этого никого убирать с дороги. Ты – Гамальяно. А значит, Наследие это – твое. И по чести, дружище, мы не бегать от наших врагов должны. Мы должны их опередить и добыть Наследие целиком. Ты давай не отворачивайся, ты послушай! Согласно легенде, Гамальяно смогли обрушить на Европу эпидемию чумы, а потом остановили ее. Неужели исцелить одну пару глаз труднее?
Оружейник молчал, стиснув кулаки. Потом вздрогнул, будто от сквозняка.
– Может, и не труднее, – сухо отрезал он, – только где искать? Мы ничего не знаем о двух других частях.
Шотландец ударил кулаком по крышке бочки:
– А нам и не надо! Ты, главное, свою Треть береги. А я… я попробую с доктором столковаться. Он поможет, я… почти уверен.
Пеппо не ответил. Только медленно провел ладонью по твердому контуру ладанки под вестой, словно прислушиваясь к едва различимому шепоту. Годелот шагнул ближе и осторожно тронул друга за плечо:
– Эй… А ты что‑то не слишком увлечен таким поворотом дела. Пеппо, – окликнул он настойчивее, – я знаю, заранее в чудо верить – как в бумажные сапоги обуваться, до первого дождя, но…
– Не в чудесах дело! – перебил оружейник. Запнулся и медленно обратил к товарищу незрячий взгляд. – Лотте, ты тут про моих предков рассказывал. Не знаю, сколько в этих легендах правды. Зато другое знаю. Чем бы ни был этот свиток – им не может владеть кто попало, пусть даже Гамальяно в тридесятом поколении. Это должен быть стальной человек, Лотте. И по‑настоящему порядочный. Я не такой. Я сам себя в руках удержать не умею – куда мне за такие вожжи браться? Но если я что и могу сделать – так хоть не допустить, чтоб Наследие попало в руки другого сумасшедшего. И потому сберегу эту чертову Треть. По крайней мере, две другие без нее бесполезны. Кто знает, быть может, однажды найдется кто‑то лучше меня.
Годелот несколько секунд помолчал, коротко сжал плечо друга и проговорил уже другим тоном, будто подчеркивая, что разговор пора перевести в иное русло:
– Как мы теперь будем связываться? Тайник у госпиталя раскрыт. И погляди ж ты на Орсо, змея крапивного. Пеппо, я порой думаю, человек ли он вовсе? Он умеет извлечь пользу из чего угодно. Марцино убили – он отлучки запретил. Я еще подумал: какого черта? А он, оказывается, уже за мной приглядывал. Знал же, что если я куда и побегу, такой запрет нарушив, – то только тебе весточку оставить. Доктор еще меня прикрыть попытался, да только Орсо не проведешь. Интересно, стрижи, что под крышей гнезд налепили, – тоже его шпионы?
Падуанец встал с ящика:
– Об этом подумать надо, Лотте. Росанну или Алонсо я снова просить о помощи не хочу. Они оба не понимают, насколько все серьезно.
Годелот поколебался:
– Пеппо… А вы с Росанной… ну…
Оружейник обернулся и вдруг расхохотался с искренним весельем:
– И ты туда же! Да ты‑то не слепой, сам посуди: на что я такой девушке сдался? Росанна помогает мне так же, как Алонсо яблоками угощает. Просто по доброте.
Шотландец покусал губы. А потом слегка небрежно обронил:
– То есть… ты не будешь возражать, если я попытаю удачи?
Брови Пеппо дрогнули, а по лицу разлилось выражение такого упоенного окаянства, что у Годелота разом зачесались руки одним умелым ударом кулака вдребезги разбить эту чертячью ухмылку. Но оружейник тут же учуял дух грядущей расправы и, с видимым усилием сглотнув уже готовую колкость, вполне серьезно ответил:
– Я‑то не возражаю. Но мой тебе совет – заведи штатское платье. Иначе шиш с маслом, тут и к цыганке не ходи.
Задетый шотландец поморщился, поискал какой‑нибудь достойный уничижительный ответ, но ссориться не хотелось, и он просто спросил:
– Ты больше ничего не знаешь о Паолине?
По лицу Пеппо прошла тень.
– Нет, – коротко отрезал он, отворачиваясь. Годелот невольно закатил глаза.
– Ты до гробовой доски себя казнить будешь? – чуть понизил он голос, а оружейник вдруг рявкнул в манере первых дней их знакомства:
– Слушай, не лезь, а?!
Солдат уже готов был огрызнуться в ответ, но вдруг осекся, снова прикусывая губу. А напряженные плечи Пеппо расслабились, ссутуливаясь.
– Прости… – пробормотал он. А затем чуть принужденно добавил: – Так что у нас с новым местом для писем?
* * *
– И что вы думаете? Он все‑таки женился! – победоносно заключила Росанна, и толпящаяся у прилавка стайка девиц разразилась смехом.
У лавочницы хватало подруг из постоянных покупательниц и соседских дочерей, и они никогда не упускали возможности навестить Росанну в дни, когда мессер Барбьери отлучался по делам. В уютной лавчонке можно было укрыться от зноя или непогоды, вволю посудачить, а под хорошую руку и угоститься сладостями. Вот и сейчас в корзинке посреди прилавка быстро убывал черный изюм, уже были обговорены и новая юбка чьей‑то сестры, и забавный толстяк, за которого собралась замуж чья‑то кузина, и прочие не менее важные и волнующие материи.
Росанна же самозабвенно веселила подруг сплетнями, зная, что звонкий хохот девичьего цветника заглушит любые голоса из кладовой надежнее всякого иного шума. А отец потом услышит немало соседской воркотни, дескать, гвалту было как в курятнике, что отметет у него сомнения, весь ли день дочь провела в лавке.
Сесилия, младшая дочь портного Кальвино, худая девица с длинным унылым лицом, зато в котте дорогого зеленого сукна, наклонилась вперед и понизила голос:
