Фельдмаршал в бубенцах

Ответ не заставил себя ждать. Это он. Именно его ждет страшный монах. Один Сатана ведает, кто и как позвал его сюда, но лавка, всего несколько дней назад казавшаяся таким надежным местом, сегодня стала ловушкой, и ей, Росанне, отведена роль приманки. Девушка облизнула кровь, снова выступившую на губах, набрала воздуха.

– Пеппо! – закричала она. – Уходи! Сейчас же!

Но дверь содрогнулась под новым ударом, и на сей раз в голосе оружейника прозвучала холодная злоба:

– Эй, ты там! Кто бы ты ни был – открывай! Или я сейчас окно высажу, шуму не оберешься!

Монах неторопливо спрыгнул с прилавка и двинулся к Росанне.

– Не ори, парень, – отозвался он почти небрежно, – ты тут завсегда желанный гость. Только шаг назад и руки пустые. А то, гляди, меня не послушаешь – так я девку попрошу.

– А ты мне не грози, – донеслось в ответ, – а то, гляди, испугаюсь да замертво на пороге свалюсь.

Монах вздернул Росанну с пола и, держа ее сзади за складки лифа, подвел к двери.

– Отпирай! – коротко скомандовал он.

Лавочница стиснула зубы, но не шелохнулась. Монах прищурился, потянулся свободной рукой к лицу девушки, а из‑за двери снова раздался голос:

– Росанна, открой дверь, не зли его.

Протянув захолодевшие руки, девушка с трудом сняла запор, с грохотом уронив тяжелый брус на пол, и монах тут же оттащил ее назад. Дверь же отворилась, и в лавку вошел Пеппо, плотно притворив за собой дверь. Он вышел на середину, выглядя совершенно спокойным. Крылья носа дрогнули.

– Чьей кровью здесь пахнет? – сухо спросил он, а монах скривился:

– С этаким нюхом – и не узнаешь? Будь спокоен, опосля еще пущу, сам и сравнишь. Только речь сейчас не о том. У нас с тобой свои дела, Гамальяно, и самое время о них потолковать.

Пеппо кивнул:

– Да, это я понял. Только расскажи сначала, как ты меня нашел. Мне до смерти любопытно.

Монах улыбнулся с нескрываемым самодовольством:

– Охотно, на то я и духовный пастырь. Ты ведь уже знаешь о моем дельце с твоим дружком, которое едва не окончилось для него пробитой головой?

Пеппо молчал, выжидая, и доминиканец продолжил:

– Видишь ли, зевакам всегда интереснее не тот, кому больнее, а тот, у кого штаны дороже. Над оцарапанным солдатом ее сиятельства квохтала целая орава идиотов, но никто не обращал внимания на беднягу Енота, а ведь ему было куда хуже. Никто, кроме монаха, что поспешил к страждущему и принялся молиться о нем, надеясь успеть исповедать перед смертью. Благо ряса у меня была припрятана в двух шагах. И Енот исповедался… О, он был очень искренен, хотя уже едва мог шептать. Ты понятия не имеешь, парень, каким честным делает человека нож, медленно проворачиваемый в ране.

Так я узнал об этой лавчонке, куда мальчик‑посыльный принес цветы. Не слишком надежная нить, но невелика сложность на всякий случай сунуть несколько монет побирушке, что сидит на противоположной стороне улицы и все видит, хотя его самого давно никто не замечает, так он слился с замшелой стеной. Ну а найти недалекую и завистливую ханжу, которая будет в оба следить за нелюбимой подружкой, – это и вовсе задачка для школяра. Особенно если намекнуть, что той светит богатый жених.

– Ловко, – одобрительно отметил Пеппо, будто речь шла вовсе не о нем. – Только зачем так корячиться, если ты все равно уже знал, где меня искать?

Доминиканец оскалился:

– Ну а как тебя в траттории брать? Народ кругом толпится, да и ты не прост. По темноте из дому ни ногой, кинжал из рук не выпускаешь. Еще возьмешь, паскудник, да заколешься, и поминай как звали. А девкой ты прикрываться не станешь, натура у тебя… хм… сентиментальная.

– И тут не поспоришь… – задумчиво проговорил Пеппо. – Итак, что тебе нужно?

– Дураком прикидываться будешь? – процедил монах.

– Да, – невозмутимо отозвался оружейник.

Доминиканец понял. Он секунду постоял на месте, а потом уволок Росанну в кладовую и запер обе двери.

– Что ж, теперь к сути, – холодно начал он, возвращаясь и становясь напротив юноши. – Торговаться и не вздумай. Ты проиграл, уясни это. Условия ставлю я – ты подчиняешься. Просто потому, что у тебя нет выхода.

Повисла короткая пауза.

– Продолжай, – спокойно кивнул Пеппо.

Доминиканец шагнул ближе, понижая голос:

– Мне нужна Треть, которая находится у тебя. Это ты знаешь и сам. Она нужна мне немедленно, никаких отговорок.

– Иначе что?

– Иначе, – ровно отозвался монах, – я очень огорчусь. И чем больше ты меня расстроишь, тем дольше будет умирать твоя девка. Отцу ее тоже не поздоровится, но его можно и не убивать. Куда интересней оставить его коротать старость со сломанной спиной и мыслями о покойной дочурке. Он‑то не слепой. Поверь, воспоминаний о зрелище, которое он найдет здесь, вернувшись, ему хватит на десять смертей.

Лицо Пеппо исказила судорога, на челюсти взбухли желваки. Доминиканец кивнул:

– Понятливый, пащенок. Поэтому давай обойдемся без уговоров.

Оружейник молчал почти минуту. По лицу шли тени, будто за скупо освещенным занавесом разыгрывалась невидимая сцена. Он медленно вдохнул. Выдохнул.

– Хорошо.

– Вот и славно. – В голосе монаха послышалась усмешка. – Где она?

– Уж точно не у меня за пазухой. Спрятана на совесть, и путь неблизкий.

– Меня жена дома не ждет, девку я запру в лавке. А сейчас клинок сюда, только без суеты.

Пеппо шагнул вперед, медленно выложил на прилавок кинжал, и монах осклабился:

– Вот и умник. А теперь идем. И никаких фокусов, девку пожалей.

Юноша покорно двинулся к двери. Они вышли на крыльцо, доминиканец запер дверь лавки, сунул ключ под стоящий на крыльце мешок и ткнул оружейника в спину:

– Вперед!

Пеппо осторожно повернул направо и углубился в сгустившуюся вечернюю тьму. Монах держался чуть позади.

Они неторопливо шагали вдоль домов и каналов по темным улицам, уже совсем малолюдным. Оружейник иногда замедлял шаги, касаясь щербины в стене или постамента статуи, будто вехи, а потом молча шел дальше.

– Тебя действительно зовут Ачиль? – вдруг спро‑сил он.

– Я всегда предпочитал это имя, – с непонятной иронией ответил монах, но Пеппо лишь кивнул. А потом задумчиво добавил:

– В Греции тебя называли бы Ахиллесом.