Фустанелла

Непослушный горняк стучал молотком и грузил породу в вагонетки. Сам же попирал бревнами рукотворную пещеру. А потом вылез, черный от руды, сел на камень и заплакал впервые за много лет… Безысходность стала тому причиной. Он чувствовал себя осколком от каменной пещерной глыбы, который вот‑вот измельчат в порошок на горно‑обогатительном заводе, расплавят и зальют в форму, превратив в свинцовую чушку.

– В стахановцы записаться решил? – недовольно бурчали старожилы, проходя мимо ретивого парня. Началась вахта. С развода. И Николая снова поставили в строй.

Выступал начальник рудника.

– Вы должны понимать, что родина доверила вам свою обороноспособность. Как бы высоко не звучали эти слова по отношению к вам, кулацкому отребью, оголтелым врагам народа и английским шпионам. Это режимный объект. Главное здесь – дисциплина и порядок. Мы добываем руду, из которой льют свинец для снарядов и пуль. Рабоче‑крестьянская Красная армия надеется на нас в преддверии большой войны с мировым капитализмом. Нельзя просто так взять орудие труда и спуститься в штольню без бригадира. А вы что? Романопулос! Выйти из строя.

Николай сделал несколько шагов вперед. Он стоял в рубашке нараспашку, и мороз нисколько не беспокоил горячего южного парня.

В Сибирь захотел!? – изо рта начальника клубился пар. – Или на юг к морю?

Никто в строю не оценил юмора. Ни один даже не хихикнул. Люди, прошедшие путь депортации с насиженных мест, не воспринимали шутки своих надсмотрщиков. А с годами многие из них, кого не сумели перемолоть и ожесточить, превратить в животное, готовое убить за паек, окончательно, начинали воспринимать и чужую боль, словно свою. Только это и помогало немногим из здешних скитальцев остаться человеком.

Было действительно очень холодно, и каждый из горняков невольно ставил себя на место Николая. Но Николай уже согрелся в шахте и ему было все равно, где его положенный по штату ватник, который выдали вновь прибывшим вместе с поношенными кирзачами. Он дышал полной грудью и смотрел на рудную гору, представляя ее греческим Олимпом, где ему никогда более не побывать. С той заоблачной волшебной горы, три пика которой возвышаются над морем почти на три тысячи метров, в глубокой древности боги взирали на смертных и завидовали им, ибо только у человека есть привилегия умереть.

Он не ждал ничего хорошего и действительно принял бы сейчас смерть как избавление. Но скорее всего Проведение уготовило ему несколько иной путь.

Нарушителя распорядка отправили в карцер. Но место заточения за дисциплинарные провинности оказалось не самым худшим помещением на поселении. Там хотя бы был бревенчатый настил, на котором можно было лечь, вытянув ноги.

Ночью старик, которому Николай уступил свое место в бараке, тихо вышел из убогой ночлежки с мыслью подкупить «вертухая» и передать своему незнакомому благодетелю через него ватник. В качестве взятки надзирателю он принес бутылочку виноградной ракии, каким‑то образом припрятанная стариком и не распитая за всю дорогу. Охранник с удовольствием принял дар, но ватник не передал, отогнав деда восвояси. Тогда старик пришел во второй раз с кружкой горячего чая с куском сахара.

– На кой сдался тебе, старик, этот дерзкий парень? – удивился надсмотрщик, – Он все одно не жилец. С таким гонором замордует начальство лагерное. И не таких ломали на поселении. Холод какой. Может и до утра окоченеет.

Чай все же передал. Кружку если и обнаружат при смене постов, то ничего не заподозрят. Кормить арестантов все равно полагалось.

Неваляшка осушил кружку до дна, проглотив сахар, чтобы хоть чуточку согреться и немного набраться сил для нового дня. Он заметил в углу что‑то блестящее и разглядел в темноте православную икону.

Материнскую молитву он знал наизусть, но даже в Испании под разрывами фашистских бомб, ему было не до просьб Господу. Там он рассчитывал на себя, майора Трояна и ребят и диверсионного отряда.

Здесь же мог помочь только Бог. Николай встал на колени и принялся усердно молиться.

«А любит ли Бог греков? – вот какой вопрос не давал покоя узнику. И он отвечал себе, отвергая собственное сомнение. – Любит…»

Греки возрождались из пепла всякий раз, когда их пытались истребить. Они выжили на чужбине, потому что им помогала их память. Бог не лишает памяти своих возлюбленных сыновей.

Наутро дерзкий грек «не сдох». Именно так доложил вертухай лагерному начальству. Ну что ж, после того инцидента с Николая глаз не спускали. Требовали двойную норму по выработке породы. И он ее давал, что показалось начальству странным.

– Без крепильщиков, сам в забой ходит. Дальше всех углубляется. В одиночку. И две нормы дает. Это как? – было решено за ним проследить.

Как выяснилось, бревна для подпорок кустарный рационализатор не использовал. Долбил породу по кругу, образуя толстые колонны и тем самым экономил дефицитный лес.

И вот настал момент, когда с «передовиком производства» стали считаться, ведь партия требовала свинец, все больше и больше – война была на носу. А такая голова могла пригодиться.

Романопулос почуял, что настал момент выдвигать собственные требования. Претендовать на свободу было бессмысленно, поэтому он попросил использовать сэкономленные бревна для строительства нового барака, пообещав, что выведет рудную гору под Кентау в победители социалистического соревнования.

Такая заманчивая перспектива сломила сопротивление лагерного командования окончательно, и скоро новый барак совместными усилиями и вопреки скептикам даже среди осужденных построили. Он приютил и самого инициатора, ютившегося до этого в будке с инвентарем, который не разрешалось отапливать, валежника и на барак‑то не хватало, степь как‑никак.

А вот в бараке соорудили буржуйку. Иначе грозил бы бунт – Романопулос приобрел среди заключенных непререкаемый авторитет, теперь он был не один, а имел единомышленников. Так что им разрешили обдирать кустарник и выделили из неприкосновенных запасов вагонетку угля.

Но после этого насели.

– Как ты собираешься вывести нас в победители?

– Дайте мне пару снарядов или штук пятнадцать двухсотграммовых тротиловых шашек, детонатор я сам сооружу. И я, так и быть, организую вам орден Трудового Красного знамени. – спокойно сообщил Николай.

– Ошалел, заключенный Романопулос!? Что ты задумал? Откуда ты все это знаешь. Ну, точно шпион! Накличешь ты беду на мою голову! Хочешь чтоб здесь все на воздух взлетело!?

– Не все. Только в старой штольне. Устроим направленный взрыв. И не надо будет долбить породу. Только грузи сколько влезет! Вагонеток не хватит… Не хочешь орден? Как знаешь.

Совещались долго. Разрешение все же получили. И эксперимент одобрили в райкоме партии. Спустя месяц о рудной горе написала местная многотиражка. Вместо фото рационализатора‑грека там сиял с орденом на гимнастерке его лагерный начальник.

Так прошло два долгих года. Ни много, ни мало. Николай уже свыкся с перспективой остаться здесь навсегда. Человек привыкает ко всему.