Галантные дамы
Вот отчего не подобает достойной даме завлекать галантного кавалера, ежели она не готова сполна воздать ему за все заслуги и угождения. Придется ей идти до конца, коли она не хочет погибели, пусть даже кавалер ее – наиблагороднейший из людей; другое дело, когда дама по пылким взглядам и ласковым речам кавалера угадывает, что он вознамерился ухаживать за нею, а ей это неугодно; в таком случае она должна сразу же дать ему от ворот поворот, хотя, говоря откровенно, женщинам трудно решиться на эту жестокость, и они вечно дают поблажку своим воздыхателям, милы те им или нет; ан после, глядишь, уже и поздно отваживать их от себя и приходится, хочешь не хочешь, исполнять обещанное.
Бывают, однако, дамы, коим нравится принимать ухаживания, ни к чему не обязывающие, а так, за одни красивые глаза; они уверяют, что им, мол, сладко одно лишь начало, а не конец, желание, а не исполнение его. Многие дамы говорили мне это, но вряд ли они рассуждают разумно, ибо, пожелав однажды любви, по ее же закону непременно захотят и исполнения желаний; стоит только женщине подумать или только возмечтать о любви, как, почитай, дело сделано: коготок увяз – всей птичке пропасть. И ежели мужчина знает сей закон и упорно добивается той, которая разбудила в нем вожделение, он непременно получит ее всю, с головы до ног, что называется, с потрохами.
Вот каким манером несчастные мужья делаются рогоносцами из‑за тех жен, что грешат, казалось бы, лишь в мыслях, а не на деле; дамы эти вьются вокруг огонька, который сами же и разожгли, и, не успев оглянуться, сжигают на нем свои крылышки: так иногда глупые пастушки, зазябнув в поле, где пасут баранов и овец, возьмут да разведут костерок, чтобы согреться, ничего дурного не замышляя, и вдруг, по недосмотру, огонек этот разгорится в такой пожар, что спалит и леса и кустарники по всей округе.
Таким дамам надобно брать пример с одной разумнейшей женщины, графини д’Эскальдасор, живущей в Павии; господин де Лескю, ставший впоследствии маршалом де Фуа, учился в этом городе (почему и звали его протонотарием де Фуа, тем более что он собирался посвятить себя Церкви, хотя позже сложил с себя сан и сделал военную карьеру) и воспылал любовью к этой даме, превосходившей красотою всех женщин Ломбардии; она уступила его домогательствам, не желая отвергать кавалера, приходившегося близким родственником знатному вельможе Гастону де Фуа, монсеньору Немурскому, пред которым тогда трепетала вся Италия; и вот однажды устроены были в Павии большое празднество и бал, куда съехались все красивейшие дамы города и окрестностей со своими кавалерами; появилась там и наша графиня, затмившая красотою всех присутствующих; она нарядилась в роскошнейшее платье небесно‑голубого цвета, сплошь расшитое золотыми факелами и серебряными мотыльками, что летали близ огней, обжигая себе крылышки, – над этим нарядом потрудились лучшие вышивальщики из Милана, никем не превзойденные в своем искусстве; все собравшиеся пришли в величайшее восхищение.
Господин протонотарий де Фуа повел свою даму танцевать и между прочим полюбопытствовал, что означают символы, вышитые на ее платье, заподозрив в них некий скрытый смысл, для него неблагоприятный. Графиня ему отвечала: «Сударь, я приказала разукрасить мне платье таким же манером, каким военные и прочие всадники украшают норовистых коней, что могут понести либо лягнуть: они подвешивают им на круп большой серебряный колокольчик, дабы их спутники и все окружающие знали, что им грозит опасность, и остерегались строптивой скотины. Вот так же и я, с помощью сгорающих в пламени факела мотыльков, предупреждаю порядочных мужчин, оказывающих мне честь своею любовью и восхищением моей красотой, что им не следует слишком приближаться ко мне и желать большего, нежели простое любование, ибо они ровно ничего не достигнут, а всего лишь сгорят, подобно тем мотылькам». История эта описана в «Девизах» Паоло Джовио. Этими словами дама предупреждала своего кавалера, чтобы он не заходил слишком далеко, а спохватился бы на полпути, пока не поздно. Уж не знаю, преуспел ли он после того у сей дамы или же нет, однако, будучи смертельно ранен и взят в плен в бою при Павии, попросил доставить его именно к графине, в ее городской дом, где ему оказали самый радушный прием и заботливый уход. Спустя три дня раненый умер, к великому горю графини; историю эту, в ответ на мою, поведал мне кавалер де Монлюк однажды ночью в траншее под Ла‑Рошелью, когда на него напала болтливость; он уверял, будто графиня и впрямь была ослепительно красива и без памяти любила названного маршала, за которым преданно ходила в последние его дни; при всем том он не был уверен, перешли они в прошлом границу дозволенного или нет. Пример сей вполне достаточен и убедителен для многих ранее помянутых дам.
Итак, есть рогоносцы столь снисходительные, что вместо примерного наказания отправляют жен своих к священникам и прочим порядочным людям, дабы те наставили их на путь истинный; жены, конечно, пускаются в притворные слезы и покаянные речи и, бия себя в грудь, клянутся и божатся, что никогда более не согрешат; однако недолго держат данное слово, ибо слезы и обещания таких дам подобны клятвам или ссорам влюбленных. К примеру, знавал я одну даму, пустившуюся во все тяжкие и позорившую своего мужа, как раз уехавшего в некую провинцию по поручению принца, а заодно и по собственным делам; повелитель его счел своим долгом послать туда монаха‑францисканца, дабы тот предупредил мужа о распутном поведении его половины и призвал к порядку сию грешную душу. Супруг был весьма поражен таковым посланием и заботливостью своего принца, но всего лишь поблагодарил его за доброту да пообещал принять надлежащие меры, однако по возвращении ни словом не попрекнул жену, да и правильно поступил, ибо чего он этим достиг бы?! Коли женщина ступила на эту дорожку, она уж с нее не сойдет, так же как почтовая лошадь, скачущая во весь опор, галопом, не сменит его на смирную рысцу.
Эх, сколько же повидал я достойнейших дам, коих мужья застигали за этим делом и били‑трепали, ругали‑увещали – словом, действовали и лаской и таской, понуждая не грешить более; что ж, красавицы наши ничтоже сумняшеся обещали, сулили и клялись блюсти целомудрие, однако, глядишь, прошло малое время, и они, вспомянув известную поговорку: «Passato il pericolo, gabbato il santo»[1], принимались еще усерднее сражаться на любовной войне: многие из этих грешниц, чувствуя, как их точит червь раскаяния, сами, по доброй воле, давали себе клятву исправиться, но, увы, быстро забывали о ней и уже раскаивались в своем раскаянии, как описывает это Дю Белле в поэме о раскаявшихся куртизанках. Такие женщины уверяют, будто расставаться с сей сладкой привычкой и вредно и не нужно, ибо сколь быстротечно пребывание наше в земной юдоли!
Хотел бы я узнать, что ответили бы на это молодые девицы, которые в юные свои лета покаялись, надели монашеский клобук и обрекли себя на заточение, коли попросить их высказаться прямо и откровенно о сем предмете; верно, и им нередко хочется, чтобы высокие монастырские стены пали, выпустив затворниц на волю.
Вот отчего мужьям следует укрощать жен своих после первой же бесчестной измены, не иначе как отпустив узду и только посоветовав им вести делишки шито‑крыто, не допуская до скандала; ибо все лекарства от любви, описанные Овидием, все неисчислимые изощренные средства, с той поры изобретенные, даже и те, что мэтр Франсуа Рабле открыл почтенному Панургу, все равно что мертвому припарки, разве только пустить в дело старинную припевку времен короля Франциска I, вот она:
Кто не хочет, чтоб жена
Хоть разок была грешна,
Посади ее в горшок,
Да на погреб, в холодок!
[1] «Опасность миновала, плевать нам на святых» (ит.).
