Гамбит. Пешки ходят первыми

Сильные руки оплели хрупкий стан и стиснули в крепких объятиях. Адам чувствовал, как колотится ее сердце – стук отдавался эхом в его груди. Он больше не желал снова отпускать, смыкая руки за ее спиной. Коснувшись ее лба губами, Ларссон проверил, насколько же сильно она замерзла, и глубоко вдохнул, уткнувшись носом в посеребренные пеплом волосы. Запах миндаля ударил в нос. Дыхание сбилось. В глазах на мгновение потемнело. Адам сам не заметил, что уже буквально вжимал Эванс в себя, и только тихое тиканье часов возле правого плеча напомнило ему о необходимости дышать для них обоих.

Сколько же времени должно пройти, чтобы осознать ошибку? Мисс Эванс знала ответ. Три минуты. Ровно три, когда последние слова повисли в воздухе, а Ларссон оставался на ногах. Когда руки легли ему на плечи, стрелки часов оказались прямо перед ее глазами. Три минуты – более чем достаточно. Учитывая рост, вес и количество алкоголя в напитке, снотворное уже должно было начинать действовать. Но вместо помутнения сознания и желания прилечь на пару минут, Ларссон вцепился в нее захватом, грозившим переломом ребер. Лиаму хватало трех минут, отцу – пяти, порой чуть больше. В этот раз Эванс использовала стандартную дозу, применимую без ущерба здоровью и достаточную для крепкого сна. Видимо, Ларссон – сверхчеловек, и с ним она просчиталась.

Легкое прикосновение теплых губ ко лбу отвлекло от подсчетов. Волна успокоения пробежала по вымотанным до полного изнеможения нервам и подкосила. Колени подогнулись, отправляя в свободное падение. Если бы Ларссон не держал, она бы уже встретилась с полом. Вместо падения последовал быстрый рывок вверх. Очередная попытка ее нелепого падения заканчивается как обычно. Через мгновение она парила в воздухе – поднятая над землёй и подвешенная на его руках. В руках человека, накаченного снотворным и готового отключиться в любую секунду по прошествии уже четырёх минут. В одном Эванс была уверена – самой до спальни Ларссона ей не дотащить.

– Спальня? – сбивчивый шепот сквозь их едва соприкоснувшиеся губы. Он больше не ждал, что она скажет. Эванс все равно не знала, когда следует промолчать и сморозит какую‑нибудь глупость.

– Все там же… – она хотела добавить, что заблудиться сложно, но была заткнута быстрым и жадным поцелуем.

Их губы встретились ее – холодные, и его – горячие, живые, те, что подчиняют, шепча лживые слова, а сейчас – просто целуют. Руки сами потянулись к его шее, нащупывая пульс. Четко и уверенно, но недостаточно быстро. Следовало ускорить бег отравы по венам.

Неспешно отвечая на поцелуй, она просчитывала следующий шаг. Четверной поворот закончен. Настало время сменить позиции. Этого танца вообще не должно было произойти, что обеспечивала стандартная доза снотворного в скотче, от которой Лиам вырубался на раз. От легкости, с которой Эванс оторвали от пола, очевидно – дозы для Ларссона недостаточна. Одной заботой меньше – не придется тащить волоком в кровать ношу под двести фунтов.

Привычка – вторая натура. В голове уже возникла тысяча сценариев убийства и избавления от тела, но не было ни одного варианта, как поступить, если Ларссон не заснет. Эванс никак не могла понять, где же просчиталась. Казалось, он такого же телосложения, что и Ли, но, роняя ее спиной на не заправленную постель, спать Адам точно не собирался. Она успела поставить в голове заметку с пунктом «отметелить друга за бедлам в своей комнате». Благо, пружины нового матраса больше не впивались в спину, ведь Принцесса Лили не могла нормально спать на старом.

Ждать от нее каких‑либо действий – пустая трата времени. Адам взял инициативу в свои руки, жадно целуя холодные губы. Они обжигали, словно жидкий азот, льющийся прямо в горло и замораживающий изнутри, но оторваться от них приравнивалось к асфиксии. Прикосновения холодных рук стало нужнее собственного тепла, запах пепла – желаннее воздуха, мерцание антимонитовых игл в полуприкрытых глазах затмило самый яркий свет, доводившийся когда‑либо видеть. Адам зажмурился до белого, лишь бы выгнать из памяти этот образ. Он здесь не за этим, как бы не пытался настойчиво найти доступ к холодной коже.

– Скажи мне его имя, – шепнул он, нехотя оторвавшись от горько‑сладких искусанных губ, и посмотрел ей в лицо.

– Вам не следует это спрашивать, – Эванс ушла от ответа. Снова на «вы» не переступала границ и не подпускала ближе. Не убранный из речи официоз навел на мысль, что все это игра и правила в ней устанавливал не он. Возможно, для Адама играло совместное прошлое – не самое радужное по воспоминаниям. Эванс держала дистанцию. Исходивший от нее циановый дурман велел не приближаться, а Адам, как полный идиот, уходил в ядовитое облако с головой. Дышать стало невозможно. Хватая отравленный воздух, подобно обезумевшим от жажды и пьющим соленую воду, он стащил с себя галстук в надежде, что дурман рассеется и… тщетно. Стало еще хуже от ощущения холодных маленьких рук на груди под расстегнутой рубашкой. Сознание вопило о необходимости проснуться, а тело его не слышало, погружаясь в казавшийся спасительный холод объятий.

«Как его зовут», – отдавалось эхом в ушах. Эванс искренне не понимала, зачем ему вообще это звать. Идиот. Спасение Ларссона крылось в незнании. Она быстро расправилась с рядом мелких пуговиц его сорочки. Окажись она кем‑то из малознакомых, Ларссон не вспомнил бы о ней наутро и без стараний со снотворным: новая галочка в списке напротив «очередная». При редком везении удостоилась бы собственного порядкового номера. Ей подошло бы что‑то вроде «мисс Сто Шестьдесят» или «мэм Двести Тринадцать». Он не давал ей сделать и вдоха между поцелуями. По прокачке скилла по зацеловыванию до умопомрачения, можно смело заключить, что «Двести Тринадцать» было бы вероятнее.

«Дерьмо», – мысленно выругалась она, стаскивая с него рубашку. Так промахнуться еще нужно суметь. То, что оказалось под одеждой и близко не походило на Лиама. Тугие канаты жестких мышц перекатывались под кожей и отвечали на каждое прикосновение щелчками пробегавших прямо в кончики пальцев разрядов, будто с подведенным высоким напряжением. Эванс списывала промах на костюм, умело обманувший визуальную оценку. Перемножая числа в уме и поправляя расчеты, она упустила момент, когда ее одежда оказалась на полу.

«Полный бред. Абсурд. Наваждение», – отрезвлял себя Адам и едва сдерживался, чтобы не сказать вслух. Принятие через отрицание не заставило себя ждать. Он скорее бы поверил в свои благие намерения, чем в ее желание переспать с ним. И вот он здесь, черт возьми, в четырех шагах от цели, сокращающихся в ритме на счет «slow‑quick‑quick‑slow», на последнем «slow» они уже вошли в поворот.

Решив оставить игры их разумов для более удачного времени, Адам стащил с нее одежду и прижался голой кожей к коже. Его будто ударило током. Всеми двести двадцать, пока он принимал ванну со льдом. Сказать, что пробрало до костей – не сказать ничего. Она была настолько холодной, что Адам боялся ее расплавить. Эванс не оставляла попыток вести в этом танце. Проходя ладонями по его груди, она почти добралась до сердца, до того самого места, где, возможно, у людей располагалась душа. Словно впилась ледяными пальцами и сдавила ими нутро, заходившееся в тряске от предвкушения, чтобы затем отпустить и дать сделать резкий глубокий вдох, после которого все поплыло перед глазами.

– Так и не скажешь? – задыхаясь, спросил он губами, обожженными горько‑сладким ядом. – Как его зовут? – переместив губы на шею, Адам не хотел услышать ответ. Он хотел слышать ее голос и понять, насколько же хорошо ей удается сейчас играть.

– Его имя неважно, – тонкие пальцы зарылись в его волосы.

«Девять или семь?» – она окончательно потеряла счет времени. Мысли невидимыми нитями ускользали, стоило его губам коснуться шеи. Кожа горела огнем от страстных поцелуев.

– Возможно, недостаточно я хорошо искал, – жаркий шепот возле уха и нежные прикосновения, вызвали ответную реакцию тела.