Город
Трамвай поворачивает, и дождь мгновенно исчезает, как будто кулисы раздвинули. Уже вечер: карандашные, розово‑синие сумерки опускаются на город. Мы набираем скорость, отчаянно дребезжим, звеним на всю улицу, рабочие улыбаются.
– Смотри, – говорит мне один из них, указывая рукой.
За мокрым окном – небольшой круглый сквер с очень старым дубом в центре. Дуб красив и огромен: могучие ветви, прихотливые узоры крепкой коры, тяжелые изумрудные листья. Он мелькает в окне всего на секунду, но и потом еще долго кажется, что трамвай едет в тени его кроны.
Дома, под кухонным окном меня дожидается лужа – настоящий океан, в котором отражается небо с отблесками заката и плавают занесенные ветром листья. На подоконнике лежит монетка и промокшая, в расплывшихся чернилах, записка .
На следующий день я организую засаду. Открыв окно и поставив кофе на огонь, я прикрываю дверь кухни и сажусь под ней. Гляжу в замочную скважину.
Кухня пуста. Слышу, как гудит на сквозняке газовое пламя. Как из крана капает вода. Как кричат вдалеке чайки.
Кофе сейчас выкипит, а я буду сидеть под дверью дурак‑дураком.
Но в тот момент, когда над краем турки поднимается коричневая пена, в окне вдруг мелькает темный силуэт. Я неуклюже вскакиваю, распахиваю дверь…
На кухне никого, в проеме окна – светло‑серое небо и крыши домов. И кофе нет, но на столе стоит маленькая, с большой палец руки, деревянная статуэтка.
Она очень здорово сделана, эта фигурка, и я долго ее рассматриваю, верчу в руках и провожу кончиками пальцев по гладкому дереву. Если смотреть с одной стороны, то фигурка – старичок в халате и колпаке, с хитрыми круглыми глазами и бородой. А если смотреть с другой, то старичок превращается в ворона. Колпак – это клюв, а рукава халата – прижатые к телу крылья. Удивительная вещица!
Налюбовавшись, я снова ставлю кофе и заправляю бумагу в печатную машинку. Надо систематизировать имеющиеся факты.
Но ничего не систематизировалось. Он появился из окна. По веревке спустился? Смешно. По водосточной трубе? Она метрах в трех от окна. И главное, скорость. За то время, что я открывал дверь, невозможно было сделать ничего из того, что успел мой гость: выключить газ, перелить куда‑то кофе, оставить статуэтку и сбежать.
Я скрутил себе папиросу, сунул в карман пальто ворона‑старичка и вышел из квартиры.
Фасадом дом мой выходит на широкий бульвар, обсаженный раскидистыми тополями и каштанами. Я прошелся по нему взад‑вперед, оглядывая окна, водоотводные трубы, балконы. Нашел свое окно – единственное открытое. Ничего, что объясняло бы стремительное появление и исчезновение гостя, я не увидел.
Тогда я сошел с бульвара и по узкому переулку вышел на заднюю сторону. Здесь дом выходил на пустырь, заросший исполинскими лопухами и репейником. Пустырь был просторный, свободно раскинувшийся под диким небом. Только три дома редкими зубьями создавали ему границы. По вечерам здесь носились с ликующими воплями дети, рассекая сумрак белыми улыбками, но сейчас пустырь был тих и пуст.
Дом мой с изнанки казался брошенным. Глухая стена из темно‑красного кирпича, по низу обведенная мутной каймой из сливающихся рисунков и надписей. Рисунки простирались на высоту человеческого роста, а дальше, до самой крыши, был только пустой кирпич. У подножия дома приткнулась маленькая трансформаторная будка. Я увидел на ней какой‑то яркий белый мазок и подошел. На сером металле красовалась надпись: «Пока мы спим, они живут».
Единственная свежая надпись, к тому же написанная отдельно от всех других, чтобы можно было заметить. Но при этом маленькая, чтобы заметили не все.
Это явно был какой‑то знак, но для меня или нет – я не знал. Я прислонился к будке спиной и вытащил папиросу. Покурил, прислушиваясь к шелесту травы под мелким дождем и плеску волн. Море было далеко от этого района, но волны было слышно везде, в каждом уголке города. Так уж он был выстроен.
Поднимаясь в квартиру, я встретил соседа. Маленький, рыхлый и взъерошенный человечек, похожий на старую крысу. По ночам у него всегда тихо жужжало радио – может быть, он не мог без него заснуть. Сейчас он широко и весело улыбался, и это было очень неожиданно.
Остаток дня я провел, листая газеты. Ничего полезного не нашел, конечно. Ни об облачном фронте, ни о тех, кто «живет, пока мы спим», ни о тайном покупателе кофе.
Той ночью я долго не мог заснуть: тишина комнаты казалась незнакомой. Лежа в полудреме, я нащупал смутную идею, которая позволила бы наладить контакт с утренним гостем. Чтобы не забыть ее наутро, я воспользовался одним трюком, которому меня научила в детстве мама.
Представьте глубокий колодец с темной, недвижной водой. Представьте крепкие деревянные ящики, в которых запечатан мой неясный план. Один за другим я кидаю ящики в туннель колодца, и они идут ко дну, протягивая вверх серебряные струи пузырьков. Я слежу за их медленным падением в темноту.
Утром я приступил контакту. Распахнул кухонное окно навстречу крикам чаек и мокрому небу. Поставил кофе на синий огонек газа. Вышел, аккуратно прикрыв дверь.
Захватив в коридоре пачку бумаги и ручку, возвращаюсь и сажусь в коридоре, под кухонной дверью. Пишу на листке крупными печатными буквами «ПРИВЕТ» и просовываю под дверь. Следом ручку. Жду, прислушиваясь, но из вежливости не подглядываю.
Скрипит подо мной пол. На кухне капает из крана. Еще слышу гудение газа и какие‑то тонкие всхлипы – наверное, это обрывки чаячьих криков. Все это вместе складывается в тишину, сплетается в мягкую тихую ткань, обнимающую меня, как одеяло перед долгим сном
Идет секунда за секундой, я мысленно прикидываю, за какое время кофе должен (должен был?) дойти до кипения…
А потом я вдруг почувствовал шаги. В пустой кухне кто‑то осторожно и быстро подбежал к двери.
Останется он или уйдет? Я затаиваю дыхание – и, готовый разразиться сотней приветственных гиканий и криков, слышу скрип пера по бумаге.
Он просовывает лист обратно.
«Привет! Ты кто?»
Почерк аккуратнее, чем на записке с волшебной раковиной.
Не просто ответить на такой вопрос.Склонившись над бумагой, я быстро пишу:
«Я здесь живу. Я приехал в город, чтобы рассказать о нем другим людям. А ты кто?»
С азартом я проталкиваю листок обратно. Мгновение – и я уже слышу скрип пера по ту сторону двери.
«Ты ошибаешься. А меня зовут Мик»
Подумав, я написал:
«Ошибаюсь в чем?»
