Город

Лист мгновенно исчезает под дверью. Секунда, вторая, пятая.

Я вслушиваюсь в тишину за дверью, ища скрип пера, шорох бумаги, уходящие шаги – что угодно, только не голос, поэтому он оглушает меня, как гром среди ясного неба.

– Овеваемый ветрами, – он говорил звонко, очень внятно и нараспев – Что колышут стебли листьев, что несут нам запах моря, запах солнца, соли, ветра!

Я подождал, но продолжения не последовало.

Что? – глупо спрашиваю.

Но он уже ушел.

Я как‑то сразу устал. Посидел немного, прокручивая в голове его слова. Еле‑еле поднялся. Медленно вошел на кухню, проверил плиту – турка пуста. И теперь он расплатился строчками, как древний скальд.

Я заправил бумагу в машинку, застучал по клавишам:

 

Овеваемый ветрами,

Что колышут стебли листьев

Что несут нам запах моря

Запах солнца, соли, ветра

И тут, после мгновенной заминки, пальцы застучали сами собой, и цокот клавиш совпадал с каждой буквой каждого слова.

 

Зарастающий бурьяном,

Лопухом и зверобоем

И кустарником незванным

И лихим чертополохом

 

Вот – пустырь между домами!

Под косматым ясным солнцем

Под дождем и быстрым ветром,

Загорелыми ногами

 

Вечером там свищут пули,

Стрелы меткие индейцев

Раздается крик победный

Среди криков в небе чаек

 

Там колдуют твои дети

Там сплетают из крапивы

Обереги и браслеты

И дары приносят духам

 

Что живут среди крапивы

Среди зарослей бурьяна

А один – под старой шиной

А один – во тьме оврага

 

Слушай песню же о ветре

Об осеннем славном солнце

О полях быстрых сражений –

Пустыре между домами!

 

Стремительным ритмом я вбил последнюю фразу, и вдруг стало очень тихо. Очень. Так тихо, что я сообразил, что только что и печатал, и декламировал вслух.

Интересно, – иронически констатировал я.

Любопытно, – поразмыслив, добавил я.

Но на самом деле мне было страшновато. Эти строчки сложил не я. Четверостишья сами разворачивались у меня в голове, а я только кричал и печатал.

Как радиоприемник.

Или как одержимость, если я правильно понимаю, что это слово значит.

 

Остаток дня я провел дома, листая газеты, поглощая чай с молоком и иногда робко возвращаясь к машинке. Читал осторожно, не полностью.

Мне все больше нравились эти неожиданные подражания карельским рунам, но я боялся. Вдруг прочитаю – и снова превращусь в барабан, по которому застучат ритмы чужих слов.

Намек и так был понятен. Вечером я отправился на пустырь.

 

Было прохладно, на серо‑голубом небе поблескивали первые звезды. Легкий ветер гладил лицо. Я прислонился к трансформаторной будке и закурил.

В центре пустыря, сливаясь с сумерками, стояли кругом темные невысокие силуэты.Стая детей собралась на вечерний совет?

Я ждал, приглядываясь, принюхиваясь, отдыхая.

Дети наконец заметили меня. Развернулись полукругом, двое направились ко мне.

Они приближались, я ждал.

Дети – когда они оказались ближе, я увидел, что это мальчик и девочка, близнецы с бледной кожей и темными волосами – развернулись, не дойдя до меня пяти шагов, и бегом бросились прочь, за угол дома. Остальные медленно попятились подальше от меня, в сумерки и заросли кустов.

Я затушил сигарету и пошел домой. Все это было странно и тревожно.

За углом меня встретил здоровенный толстяк в подозрительно сверкающем фартуке и с пиратской бородой. В тени этого гиганта, так что я их не сразу и заметил, скрывались близнецы.

– Что вы здесь делаете? – требовательно спросил он.

Это было чересчур.

– Гуляю, – коротко ответил я и собирался пройти мимо, но не тут‑то было.