Город

Здоровяк ухватил меня за борт пиджака и развернул к себе, – Стойте на месте, не то позову полицию.

– Отпустите, – как мог твердо сказал я, – Не то я сам позову полицию.

– Он на нас смотрел, – пискнул из подножья здоровяка один из близнецов. Вот поганцы!

Однако мужчина все‑таки отпустил мой несчастный пиджак и чуть отодвинулся. То, что я не попытался броситься прочь, явно его успокоило.

– Что вы здесьделали? – уже миролюбиво спросил он.

Я пожал плечами и честно ответил, – Гулял.

– Вы приехали погулять из другого района? Я вас не знаю.

Я начал раздражаться. В конце концов, какого черта!

– Я вас тоже. Сторож местный что ли? Ну так сторожи повежливее..

Он перебил меня звучным вздохом могучей груди, – Извините. У нас дети пропадают. А тут новый человек, на пустыре – сюда взрослым вообще не положено.

Слово «взрослые» очень странно звучало в его исполнении. Оно удивило меня даже больше, чем сам запрет.

– Я запомню, – улыбнулся я.

Он кивнул и протянул мне руку, – Я Клаас.

– Артем.

Отпустив мою руку, Клаас сказал, – Вы уж простите малышню. Давайте, бегом отсюда.

Но близнецы, оказывается, уже успели когда‑то исчезнуть.

– Осторожные ребятки, – заметил я.

– А то, – он ухмыльнулся, сверкнув в сумерках белоснежными зубами, – Ну что, Артем. Давайте я вас пивом угощу?

– С удовольствием.

С нашего тихого бульвара мы свернули на неоожиданно оживленный проспект. Таким я города еще не видел: в сумерках сиял свет фар и фонарей, мимо проходило множество людей (мужчины были одеты более‑менее привычно, зато женщины светились яркими красками – бирюзовым, пепельно‑розовым, желтым, зеленым). Плеск волн был еле слышен из‑за оживленного гула голосов.

Я думал, Клаас отведет меня в какую‑нибудь местную пивную, где собираются жители окрестных домов. Но, распахнув, дубовые двери, он ввел меня в тихий и просторный ресторан, сверкающий белыми скатертями и хрусталем. Посетителей было немного, несколько пар – мужчины, как я успел заметить, во фраках, а женщины в вечерних платьях. Мы здесь смотрелись, как персонажи агитационного плаката: «Нищие пролетарии и жирующие за их счет высшие классы».

Но Клаас уверенно провел меня к столику в уютной нише. Мы уселись и я, вздохнув в глубине души, взял меню. Опасения мои были не напрасны.

– Я здесь работаю, – понял меня Клаас, – Нам подадут из кухни, платить не нужно.

Я кивнул и отложил меню.

Подошедший официант – высокий, тонкий и черно‑белый – весело улыбался, – Привет, Клаас.

– Привет, Тим. Как жизнь?

Тим – веснушчатый, курносый, улыбающийся и, несмотря на это кажущийся очень серьезным и опытным человеком, – пожал плечами, – Неплохо.

– Принеси два мартовских, пожалуйста. И Фрюлингсброт.

Тим кивнул и удалился.

– Что такое Фрюлингсброт?

Клаас довольно улыбнулся, – Весенний хлеб, если дословно переводить. Но это не хлеб… Попробуете. Его только у нас в городе делают.

– Что ж, будет материал для обзоров.

Клаас помрачнел при этих словах, – Да, я как раз спросить хотел… Вы сами придумали сюда приехать?

– Нет. Меня направила Гамбургская пароходная компания.

– Да видишь, Артем… – начал он, но тут вернулся Тим с запотевшими кружками темного пива и белой керамической миской, пахнущей чем‑то весенним и острым.

– Спасибо, – сказали мы с Клаасом и Тим ушел.

Пиво было терпкое, густое, с сильной хмелевой ноткой. Пригубив, я попробовал Фрюлингсброт – мелкую хрустящую рыбку, обжаренной в тертых помидорах, моркови и перце.

– Вкусно. А почему весенний хлеб?

– Когда город был основан, хлеба постоянно не хватало. Его возили в основном с материка, морем. А с морем были те же проблемы, что и сейчас.

– Облачный фронт? – попробовал блеснуть я.

– Да, вроде того. В общем, того, что здесь выращивалось, хватало дай бог на зиму. А к весне муки в городе никогда не бывало. Зато как раз весной приплывала вот эта рыбка.

И Клаас захрустел рыбкой.

– Интересно, – сказал я, – А с пропажами детей?

Дожевав и выпив, Клаас отер бороду и посмотрел на меня, – Пропадают. Что тут еще скажешь.

В газетах, – говорю, – Ни слова не видел.Ты, наверное, недавно в городе, – пожал плечами Клаас.Две недели.Последнее исчезновение было месяца два назад. Насколько я помню.И никого из пропавших не нашли?Кого‑то находят. Но многих нет, – он вздохнул, откинулся на спинку кресла и иронически поглядел на меня, – Ты думаешь о каком‑то журналистском расследовании? Или, не дай‑то бог, планируешь добавить остренького в свои отчеты?У меня полно времени, – честно говорю я, – А тут интересное и доброе дело. Соблазнительно.

Клаас рассмеялся, но тут же посерьезнел и сказал, – Я бы на твоем месте лучше изучил историю города. И подыскал бы себе работу. Так, на всякий случай.

– На какой еще всякий случай… – начал я, но Клаас махнул рукой.

– Но можно заняться и расследованием, – сказал он.

Мы взяли еще по пиву, закурили, и Клаас начал рассказ.

– Дети пропадают всегда, это понятно. На то они и дети.

– Стало пропадать больше?

– Больше, – кивнул он, – И не только в этом дело. Город не такой и большой. И уехать отсюда не так‑то просто,. Поэтому так или иначе дети обычно находились. Это тоже по‑разному бывало…

Он глубоко затянулся, и выпущенный дым струйками завился вокруг бороды, – Я об этом много думал. Свое детство вспоминал, какие тогда ходили истории… Читал всякое. В общем, дети обычно возвращаются. Раньше возвращались, то есть. Чаще всего вообще через две‑три недели, продрогшие и оголодавшие. Жили по чердакам, на островах, в шалашах на пляже… Был случай, когда ребенка нашли через двадцать лет. Он был уже, конечно, никаким не ребенком. Здоровый парень, трубочист – я фото в газете видел. Пришел к своим же родителям камин продувать. А пропал он в пять лет…

– И что же он делал все это время? – скептически спросил я.