Игра по-крупному

Сестра сказала, что комната ее не интересует, они будут ждать квартиру по очереди, и условия для ожидания у них терпимые.

– Можно было бы прописать Василия, – сказала мать, и Игорь подумал: "пропало". – Мне кажется, он с Раисой все равно не уживется. А так у него будет свой угол. Ах, как жаль, что его нет…

– Неужели никто не знает, где он? – вяло спросила сестра.

– Раиса говорит, он собрал чемодан и куда‑то уехал. Ты же знаешь его характер…

– Тогда прописывайте Игоря, – предложила сестра. – А жить будет Вася. Ведь когда‑нибудь он объявится.

Мать посмотрела на Игоря, и он пожал плечами.

– Мне все равно.

– Надо оформлять на Игоря, раз Васьки нет. – Отец облизнул ложку и запустил ее в банку со сметаной. – А там разберемся… Само в руки плывет, грех отказываться. Может, я еще там поселюсь.

– Господи! – сказала мать. – Вот будет счастье…

– Мама, – поморщилась Зоя, – ну не надо… Я тебя прошу.

– Я бы хоть вздохнула спокойно… Степан, налить еще супу?

В кооператив решили делегировать Игоря. Родители, которых Мария Львовна вскоре свезла посмотреть комнату, вернулись потрясенные. "Это просто Эрмитаж!.. – шептала мать и, сцепив пальцы у подбородка, смотрела за окно, где ветер рвал листья с тополей. – Камин, дубовый паркет… Я не знаю, как нам благодарить Марию Львовну. А мебель!.. Это просто сказка…" – "Мебель можно продать, – хмурился отец. – Зачем Ваське все это? Возьмет диван, купит стол, стулья… Шкаф ему отдать можно". – "И не думай! – махала на него рукой мать, – И не заикайся о какой‑нибудь продаже! Все будет стоять, где стоит".

Вскоре Игорь отвез кучу справок и заявление в мрачное здание из черно‑серого гранита в начале Невского, где тогда помещалось управление кооперативов. И уже через месяц – как и обещала Мария Львовна – его вызвали повесткой, приняли вежливо, попросили написать еще одно заявление с просьбой ускорить очередь по семейным обстоятельствам, а к зиме, когда Игорь готовился к своей первой экзаменационной сессии и город заваливало крупным, как вата, снегом, ему вручили смотровую на однокомнатную квартиру. Мария Львовна заехала за Игорем на такси, и они помчали на Охту, где готовился к заселению девятиэтажный кирпичный дом. В машине уже сидел плечистый неразговорчивый мужчина в нерповой шапке с козырьком, и они посмотрели сначала квартиру, а потом на другом такси поехали смотреть комнату. "Надо, надо, – мягко сказала Мария Львовна, – ты же должен знать, где будешь прописан. А вдруг тебе не понравится?" – Она улыбнулась кокетливо. Ким Геннадьевич – хозяин комнаты и будущий владелец квартиры – дружелюбно взглянул на Игоря: "Понравится. Я там двадцать лет прожил. Отличный район. – И, глядя в залепленное снегом боковое окно, вздохнул: – Молодой, красивый, отдельная комната… Все впереди. Завидую…"

Комната и ее убранство поразили Игоря. Ким Геннадьевич пошел на кухню платить за свет, и Мария Львовна, словно все это принадлежало ей, принялась с тихим восторгом нахваливать:

– Игорек, а ты посмотри, какая мебель! Это Прибалтика. Он ею почти не пользовался. Ты посмотри, – расстегнув черную каракулевую шубу, она стояла посреди комнаты и указывала рукой на вещи: – Диван! Книжный шкаф с секретером! Стол! Мягкие стулья! Торшер! Кресло! Шифоньер! Сервант! Все, что требуется для жизни. А цвет? Как мне нравится этот цвет!.. – Она подошла к длинному приземистому серванту и провела рукой по его чуть пыльному верху: – Соломенный. Это сейчас самое модное – сверху и внутри желто‑соломенный, а дверцы и бока шоколадные. Прелесть… А камин! – повернулась она на каблучках. – А паркет? Где ты сейчас найдешь дубовый паркет в шашечку?..

– А Ким Геннадьевич здесь не живет? – поинтересовался Игорь.

– Бывает, но редко. Он у жены живет. Ну, тебе нравится?

– Мне‑то нравится, но жить‑то Василию…

– Это пока Василию, – подняла она брови. – А потом все твое! Ты же меняешься… – Она прошлась по комнате, тронула статуэтку Наполеона на каминной доске, провела ногтем по корешкам книг в секретере, двинула колодку карт на столе. – Ну и славно! Значит, договорились.

Обмен был совершен в считанные дни; причем обмен, как обнаружил Игорь, произошел тройной. Еще какая‑то невзрачная тетка, чуть под хмельком, участвовала в заключительном акте, которым дирижировала Мария Львовна: она носила бумаги в кабинет начальника обменного бюро, выходила, делала конспиративные успокаивающие жесты, показывала, где надо расписаться, проверяла наличие справок, а потом направила всех троих в высокую коленкоровую дверь, где и были выписаны ордера с грифом "обменный".

Еще через несколько дней Мария Львовна посадила Игоря в такси и повезла в сберкассу, где он получил две тысячи, перечисленные ему кооперативом, и отдал их Марии Львовне. Она сунула их в тугую сумочку, сумочку уместила под мышкой и вытянула из кармана шубы маленький бумажный сверток.

– Здесь ключи и кое‑что тебе. Вторые ключи у Кима Геннадьевича, он на днях заберет кой‑какие мелочи, и можете заезжать. – Она села в такси с антенной и укатила.

Игорь развернул сверточек и не сразу разобрал достоинство двух желто‑коричневых купюр, сложенных пополам, – сотенные он держал в руках впервые.

Деньги Игорь отдал матери – так, чтобы не видел отец.

Василий, отсутствием которого не в шутку стали тревожиться в семье, объявился в Архангельске, где он устроился помощником администратора при вокально‑инструментальном ансамбле "Зверобои". Ансамбль ездил по глухим рыбацким поселкам, греб деньгу, и Василий, весточка о котором дошла до матери случайно, судя по всему, не спешил возвращаться в Ленинград.

Комната на Петроградской пустовала, и отец, загоревшийся идеей сдать ее, был остановлен лишь дружным отказом соседей подписать какую‑то разрешающую бумагу.

 

Весной умер отец, брат на похороны не приехал, но прислал телеграмму соболезнования из неведомой Копытовки (сестра разыскала его через филармонию): "Скорблю вместе вами, ваш сын и брат", денег тоже не прислал – видать не было у него денег, и объявился в Ленинграде лишь осенью, когда шли дожди и ветер поднял воду в Неве к отметке "214" выше ординара. Он привез с собой шесть костюмов, рыжую деваху‑солистку и нетерпеливое желание поселиться в комнате на Петроградской, о которой уже знал из письма матери. Брату было тогда немногим за тридцать.

Рыжая солистка курила на лавочке в садике, пока Василий добывал у матери ключи, адрес комнаты, отказывался от чая, бегло рассказывал о своем житье‑бытье и пытался скорбеть об умершем в его отсутствие родителе.

– Ты бы хоть помылся с дороги, сынок, – уговаривала мать. – Куда тебе спешить? Комната никуда не денется…

– Некогда, мама, некогда. Дела ждут…

– Заночевал бы здесь, пообедали. А завтра на кладбище съездили бы.

– Мама, я сказал: на кладбище обязательно съездим. Вот с делами разберусь, и съездим. А горячая вода там есть?

– На кладбище?..

– В комнате, – раздражался Василий. – В квартире той.

– Есть, – кивнул Игорь. Он сидел в качалке и боялся что у матери опять разболится сердце, – она заплакала, увидав Василия, и теперь еще смахивала слезы платочком. – Там все есть: газ, вода, телефон, мебель, книги…