Или кормить акул, или быть акулой

На моем лице застыла гримаса глубочайшего сожаления. Я никогда никого безответно не любил, но уже мог с уверенностью сказать, что быть объектом подобной любви – это страшная, практически неподъемная ноша для чувствительного человека.

– Саид… пожалуйста, хоть это и не так… мог бы ты?.. Мог бы ты сказать?.. Нет… Нет, конечно, что это я… Не надо.

– Полина, я не раздразню тебя, если скажу, что ты красивая? Я так правда считаю.

Я осознавал, что это все равно, что подушечка жвачки, приложенная к месту отсутствующего зуба: вроде бы и цвета похожего, и пустоту хоть как‑то заполняет, но никакой практической пользы не несет и проблемы не решает. Мне искренне хотелось сказать что‑то, что могло бы вызвать у нее хоть улыбку. Указать на крохотный, микроскопический выступ на скале, за который она могла бы зацепиться – ни в коем случае не для того, чтобы дать ей даже намек на надежду, а чтобы не акцентировать внимание на том, что она обречена свалиться.

– Не раздразнишь, – она хило улыбнулась. – Спасибо большое. Исключительно для одного тебя и старалась. Ты тоже красивый. Ты посмел при мне – девушке, которая любит тебя – сказать, что ты некрасивый. Это не так. Да, черты твоего лица грубые, если рассматривать их отдельно, но вместе они собираются в прекрасную картину.

Я поморщился, постаравшись скорее сдвинуть разговор от себя подальше:

– Скажи, вот ты высказалась… тебе полегчало?

– И да, и нет. И что это за вопрос такой? Намереваешься подойти к моей любви с исследовательской точки зрения и начать эксперименты?

В действительности же мне хотелось уйти как можно скорее. Да, я жалел эту девушку, но ничья любовь не смогла бы сломить те принципы, с которыми я вырос, которые одобрял для себя, и которым собирался следовать и впредь. За все свои восемнадцать лет я ни на мгновение не засомневался в том, что семейную жизнь я буду рассматривать исключительно с чеченкой.

Полина очень хорошо это понимала и ничего не ждала от меня. Это, несомненно, облегчало мне душу.

Мы стояли молча, глядя перед собой. Взглядом я выловил, как слева за углом здания один из выпускников – явно охраняя тех, кто чем‑то балуется – периодически посматривает на учительниц. Я тоже взглянул на них, увидев, что они продолжают спокойную беседу.

Лес перед нами был очень густым, и те участки, что были слабо подсвечены лампами на заборе, представали в самом неопрятном виде: криво вырубленные и разодранные деревья, беспорядочно протоптанные тропинки; кучи, валы, целые холмы мусора. Мне невольно взгрустнулось: он был бы так красив нетронутым, этот лес.

Полина вдруг открепила кнопку своей сумки и достала оттуда что‑то, похожее на книжку, запечатанное в оберточную бумагу. Я вопросительно посмотрел на нее.

– Это ежедневник. Дни рождения ты не празднуешь, но оставить тебе какой‑то подарок я хотела, чтобы у тебя осталось хоть что‑то от меня. Пусть будет в качестве презента на выпускной. Что‑то, во что я вложила душу. И нет, не переживай, там нет никаких любовных посланий тебе или поцелованных красной помадой страниц, – сказала она и я подавленно усмехнулся, – Свое любовное послание я тебе уже сделала. Но этот ежедневник сделан на заказ. На нем твои иници… да что это я… Сам все увидишь. Может быть, решишь продолжить писать, потому что я помню, как однажды ты принес из дома написанный тобой рассказ и зачитал нам его на литературе. Это было здорово, у тебя хорошо получилось. Только не выбрасывай его, пожалуйста. Пообещай мне это.

Принимая ее подарок из рук, я был в полном непонимании: то, о чем она говорила, произошло в четвертом классе.

– Зачем бы мне его выбрасывать? Обещаю этого не делать. Мне нравится твой подарок, спасибо тебе.

– Как бы ни было, Саид, – Полина успокоилась, вернув свой низковатый, но мелодично разливающийся голос. – Я во всем призналась и больше не смею тебя задерживать. Я желаю тебе всего самого наилучшего в твоем путешествии. Держись молодцом. Ты очень хороший человек. Там тебе, возможно, будет лучше, потому что здесь ты довольно часто страдал, видя что‑то, что не соотносится с твоими убеждениями. Думаю, не стоит упоминать, что я всерьез обдумывала переезд в Грозный, чтобы сделать это как бы невзначай. Даже ВУЗы просматривала, но быстро поняла, что все это утопия. Да и тебя бы это сильно смутило. – Полина, опираясь о белые перила, сильно согнулась, опустив подбородок к груди. – Прости меня, я тебя все‑таки задержу. Совсем чуть‑чуть. Хотела сказать, что у меня есть подруга в другом городе. Она тоже полюбила кавказца и долго решалась ему открыться. Она это сделала, и он мгновенно ответил ей взаимностью. Его «любовь» закончилась после того, как он попользовался ею и рассказал о своем, как он видимо считает, «победоносном свершении» всем своим друзьям. Пережив такое предательство, она предостерегла меня от тебя, но откуда ей – девушке, которая с тобой незнакома – знать, какой ты восхитительный человек? Я и так это понимала, но спасибо тебе, что после моего признания ты лишь подтвердил то, каким я тебя знаю. – Она повернулась ко мне, сделав один парадоксально робкий и одновременно твердый шаг вперед, от чего я выровнялся, чуть отстранившись. – Я люблю тебя, Саид Берсанов. Счастливой тебе жизни.

 

Я кое‑как уговорил учительницу отпустить меня домой на такси, и покинул выпускной часа на два раньше, чем остальные. Домой я вошел тихо, без грохота, но обнаружил родителей и Лорса бодрствующими на кухне. Мой брат вытворял какие‑то странности, демонстрируя систему приемов по тхэквондо, которую он часто репетировал в моей комнате.

– Я получу этот фиолетовый пояс, – с умиляющей решимостью и стиснутыми зубами хмурился тогда он, глядя в зеркало.

Я вошел на кухню в тот момент, когда Лорс случайно угодил босой ногой в холодильник и от боли, сдерживая крик, запрыгал на месте. Отец подлетел к нему с перепуганным видом.

– Лорсик! Иди сюда! – он опустился перед ним на колени и резко поднял его стопу, чего Лорс не ожидал и был вынужден ухватиться за поручень духовки, чтобы не упасть.

– Ой, как это мило, – с нагловатой ухмылкой произнес я и сложил руки на груди, зайдя на кухню в своем выпускном костюме.

Отец посмотрел на меня и вскочил, снова протряхнув Лорса, и, приукрашенно изобразив равнодушие, махнул:

– Фариза, приложи к его ноге что‑нибудь холодное.

Лорс посмотрел на меня и заулыбался, а я ему подмигнул.

Раздевшись, я в своей комнате вскрыл подарок Полины. Это был красивая толстая записная книжка в темно‑синем корешке и со свисающей ляссе. Мне было смешно, что, оказывается, со стороны кажется, что я одержим синим цветом. Конечно, он бессознательно нравился мне и привлекал меня, но я никогда не обращал на это внимания.

Полина не солгала: помимо моих инициалов, выдавленных в правом нижнем углу обложки, никаких больше слов и даже букв в ее подарке не было. Страницы представляли собой белые листы в едва заметную линейку. Мне сразу захотелось что‑то туда вписать, но я пожалел новехонькую бумагу. Как это бывает у всех школьников даже с обычными резко пахнущими древесиной зелеными тетрадями – мне хотелось писать в своей новой записной книжке исключительно идеально выверенным почерком. Я был готов записаться на уроки каллиграфии – лишь бы не испортить содержимое хотя бы одной помаркой.