Или кормить акул, или быть акулой

Когда мы выехали, на часах было восемь часов утра. Было прохладно и серо, ибо синева напускала на себя угрюмые тона. Ветра не было, не было шума, и редко пролетавшие мимо автомобили ранили мои уши много сильнее – потому что эти звуки были наглым вторжением в спокойную тишину и идиллию, написанную птичками, возвещавшими утро из‑под зеленых и ребристых, точно кольчуга, покрывал деревьев.

В пути мы не разговаривали, и я, сжавшись, содрогался от утренних приступов озноба.

– Я посплю, – сообщил я, настроив спинку кресла.

Уснул я настолько быстро, что, вероятно, спокойно уснул бы и сидя.

– Приехали.

Отец отстегнул свой ремень и вышел из машины к багажнику. Я, зевнув, выровнял сидение и обернулся к Лорсу, который пристально на меня смотрел:

– Лорс, ты уже не такой маленький. Не стоит принимать все так близко к сердцу, это ведь не последняя наша встреча.

– Я ребенок, Саид, – сказал он и вышел.

Папа держал мой чемодан за ручку на торце, не опустив его на колесики.

– Дай мне… – потянулся к нему я, но он отстранил мою руку.

– Нет, оставь.

Мы вошли в аэропорт Внуково и поставили на ленту мой рюкзак и чемодан. Проходя через раму металлодетектора, я оставил телефон и ключи от квартиры на столике.

– Пап, кстати, заберешь ключи? – спросил я, когда мы поднимались по эскалатору к стойкам регистрации.

– Нет, оставь у себя, пусть будут.

В очередь на регистрацию я стоял среди бородатых мужчин в кожаных куртках (и это летом), и женщин в платках с детьми на руках, пока папа и Лорс ждали за лентой ограждения. Тут были и одетые в спортивные костюмы парни с большими сумками, и девушки, крепко держащие под руку матерей. Я глядел на них всех с каким‑то очень сентиментальным чувством приверженности, трепета и любви. Один из пассажиров задержался у стойки и начались какие‑то разбирательства с багажом, которые затянулись. Я положил чемодан и присел на него, подперев щеки руками. Я едва не заснул. Когда подошла моя очередь, у меня спросили паспорт и попросили сдать багаж на ленту, а затем взвесили мой рюкзак и нацепили на него бирку ручной клади.

Получив свой билет, я вернулся к отцу и брату, и мы поднялись на этаж выше, чтобы посидеть там прежде, чем я пройду досмотр. Лорс рассеянно озирался вокруг, и его нижняя губа подобралась под верхнюю. Людей было много, кто‑то сидел в кафе, кто‑то присел на сидениях в зале, а кто‑то на этих сидениях лежал, заснув на своих сумках. Мы опустились рядом с одним таким спящим человеком. Я очень его понимал.

– Из‑за вас двоих я чувствую себя мерзавцем. – Заключил я.

– Не неси чепухи, – поморщился отец. – Мы молчим не потому, что имеем что‑то против твоего переезда, а потому что это утро, и я бы с радостью поспал еще.

– Я имею что‑то против, – тихонько поправил Лорс.

– Ты всегда так и просыпаешься, – сказал я. – На работу.

– Да, но сегодня выходной.

– Точно… прости.

– Чего не сделаешь ради сына.

– Саид… – продолжал шептать Лорс. – Я тебя не простил, вообще‑то…

– А я знаю, Лорс. Но извиняться я не буду. Мне не за что извиняться. Ты уже большой и должен понимать, что это неправильно, что ты на меня обижаешься.

Он надулся еще сильнее. Я всегда был ласков с ним и никогда ласковым быть не перестану, но мне хотелось и воспитывать его, чтобы он не вредничал понапрасну.

– Твой брат прав. Но я, в общем‑то, тоже на него обижаюсь, – подбодрил его отец.

– Пап, ты испортил мою воспитательную речь!

– Ничего я не порчу. И вообще, Саид, нам надо поговорить.

– Давай говорить, – пожал плечами я.

– Я уже сказал все то, что хотел сказать, но мне необходимо обратить твое внимание на кое‑какие вещи. Первое: молчи. Не разговаривай много, не веди пустых разговоров, не рассказывай о себе лишнего. Второе: будь тихим и мирным. Не выделяйся, не шуми, просто учись себе, заведи друзей, гуляйте иногда, но будьте тише воды. Третье: не ввязывайся в передряги, оставайся в стороне от всяких происшествий, интриг и прочей ерунды.

– Лады.

– Что за «лады»? – он нахмурил брови, и одна из них частично осталась на месте. – Не ввязываться в передряги тебе не удастся, но ты должен пройти сквозь них с наименьшим шумом.

– Честное слово, я не понимаю, что это значит, и я уже устал от этих загадок.

– Сам поймешь. С возрастом вы все всё начнете понимать.

Картинно взведя руки, я решил не расспрашивать его.

– Во сколько заканчивается посадка? – спросил он.

Я взглянул на билет.

– Через час. Пап, давайте я уже пройду досмотр? А вы езжайте домой.

После недолгого спора я все‑таки сумел его уговорить отпустить меня, и больше всего по этому поводу сокрушался Лорс. Когда они проводили меня до пункта досмотра, мой младший брат попытался начать со мной говорить. Отец пресек:

– Все, мы уже не будем его задерживать, тебе нужно было общаться с ним раньше.

Я растаял, словно промерзший до прочности кирпича брикет сливочного мороженого, на который положили раскаленный металлический шар, когда увидел слезу, покатившуюся по его щеке. Я опустился перед ним.

– Лорс… пап, – мне вдруг стало неловко, – отвернешься?

Отец дал мне подзатыльник, весело усмехнувшись, и отошел в сторону.

– Лорс.

– Что, Саид? Ты ведь поговоришь со мной, правда? Я не опоздал, хоть и опоздал?

– Нет, ты не опоздал. Лорс. Послушаешь меня внимательно?

– Да, я очень внимательно тебя слушаю.