Или кормить акул, или быть акулой
– Вайн массарна хийл[1]. Ничего серьезного. Не я, так кто‑нибудь другой бы тебя разбудил.
Парень выглядел необычно для чеченца. Он был очень светлым блондином, и волосы переливались солнечной желтизной, моментами иллюзорно отдавая белоснежностью платины. Это был такой цвет, какой мы видим, если пытаемся посмотреть прямо на солнце. Глаза его были небесно‑голубыми, а нос – не большой и не маленький – очень ровным, прямым. Расслабленные губы и нахмуренные брови придавали ему противоречиво уверенный и смущенный вид одновременно. Взгляд был очень резким, хлестким, словно все вокруг требовало как можно более грубой оценки, а явно очерченные скулы придавали ему чрезмерную суровость. Но душевность и смущение, присущие искренним людям, также лились из него через край, выражаясь в гусиных лапках в уголках глаз и приподнимающихся в переносице бровях. Голос, несмотря на всю свою брутальную низость, звучал бархатно и мягко, не неся собой никакой угрозы. Несмотря на всю светлость его головы и глаз, казалось, не разглядеть в нем чеченца не сумел бы абсолютно ни один человек на земле. Будто даже те люди, которые ничего не слышали о нашем народе, увидев его, сказали бы, что он точно принадлежит какой‑то определенной национальности, о которой они не знают, и не отнесли бы его ни к одной из тех, что им известны.
Порвав билеты по пунктирам, женщина пропустила нас к туннелю, ведущему в самолет. Мы чуть оторвались друг от друга, идя поодаль, и это было крайне неловко. Я даже делал вид, что копаюсь в рюкзаке, активно загребая в нем вещи туда‑сюда. Он прошел вперед, поздоровавшись с мило улыбнувшейся ему стюардессой, а секундами позже с ней поздоровался и я.
Войдя в салон самолета, меня встретили растерянно глядящие вокруг мужчины, ищущие места в багажных отсеках над головами; женщины, пытающиеся утихомирить заливающихся малышей; девушки, прильнувшие к материнским плечам, и шутящие меж собой бородатые парни. Взглянув в сотый раз на свой билет, я двинулся к своему месту, продираясь между пассажирами, пытающимися втиснуть свою ручную кладь и закрыть крышку отсека.
Старичок передо мной дожидался, пока встанет дама с соседнего места, чтобы пропустить его к иллюминатору. Когда он освободил проход, я увидел парня, разбудившего меня в зале ожидания. Он сидел по соседству с местом, указанном в моем билете. Еще раз взглянув на свой посадочный талон, я дружелюбно улыбнулся ему и махнул рукой, на что он сначала не отреагировал – вероятно не поняв, что я обращаюсь к нему, – а затем улыбнулся в ответ. Мое место было у иллюминатора, и он встал, чтобы меня пропустить, но я жестом показал ему, что он может пересесть на мое.
– Да нет, нет, мне не принципиально, – смущенно сказал он.
– Да и мне, – пожал плечами я.
Он все же встал, пригласив меня занять свое место.
– Лады… – прохрипел я, неуклюже усаживаясь. Он сел рядом.
– Вот так совпадение, – сказал он, протянув мне руку. – Арби.
– Саид, – представился я, крепко ее пожав.
Стюардессы попросили нас пристегнуть ремни, подойдя к каждому сидению, чтобы проконтролировать лично, а затем встали в начале и в середине салона, начав забавный танец жестов, следовавший за указаниями прерывистого, бормочущего под нос женского голоса, заполонившего самолет.
– Мурашки по коже от мысли, что я мог проспать вылет, – признался я скорее для того, чтобы заткнуть нависшее неловкое молчание.
– Ничего, не волнуйся. Я следил за тобой все то время, что ты спал. Тоже переживал, что ты не проснешься.
– Спасибо, что разбудил.
– О чем речь.
Мы тронулись, самолет разворачивался и вышел на взлетную полосу, а затем, потрясаясь на месте, рванул вперед. Арби робко и почти незаметно выставил перед собой ладони, начав молиться. Я последовал его примеру и стал читать все те суры из Кур`ана, которые знал наизусть, и которые умел произносить правильно. Когда мы взлетели, я немного успокоился.
– Ты летишь отдыхать? – спросил он.
– Нет. Жить и учиться. А ты?
– Я тоже, – вздохнул он, откинув голову. – Так счастлив, если бы ты знал. Всегда хотел жить только там, только туда и стремился, но не было такого, что я всерьез размышлял о том, что так и получится. А получилось спонтанно, если честно.
Было ощущение, будто бы я записал свои мысли на бумаге и передал ему, чтобы он зачитал их вслух.
– Поразительно, ведь и у меня все точно так же и вышло.
Он улыбнулся на мои слова, но продолжал говорить о себе.
– Я очень часто летал в Грозный, буквально постоянно. Где бы ни находился вне Чечни – накрывает жуткая тоска.
– Тоски по Грозному я не чувствовал, для меня это скорее новый вызов.
– Звучишь как какой‑нибудь футболист, который перешел в другую команду, – смущенно улыбнулся он.
– А я хотел стать футболистом, кстати.
– Серьезно? А что в итоге?
– В итоге меня убедили, что я обязательно получу травму и останусь на улице, потому что буду без образования.
– Оптимистично, – повел бровью он.
– Да, достаточно.
– А где ты родился?
– В Москве. А ты?
– В Грозном, но семья сразу переехала в Ростов. – Он посмотрел на меня. – Война… сам знаешь. Потом на некоторое время мы переехали в Чечню, но затем снова вернулись обратно. У родителей в Ростове появилось что‑то вроде стабильности. Там я и отучился в школе до конца. А теперь, – он пожал плечами, – обстоятельства привели меня в этот самолет.
– Какие обстоятельства?
Он сумел сделать вид, что делает это ненамеренно, но от ответа Арби уклонился:
– Ты едешь поступать в университет, или еще не окончил школу?
– Конечно же окончил, – ответил я. – С чего бы мне переезжать туда в школу?
– Мало ли, – Арби усмехнулся и подмигнул. – Ведь на Кавказе легче сдавать экзамены.
Разговорчивость была ему не к лицу, и я задним числом совершенно точно понял, что на самом деле он молчалив. Черты его лица были строгими, а его движения были монотонными, без страсти. Но сейчас он волновался испытываемой радостью: его своеобразное ликование выдавала едва заметная дрожь и легкий, заразительный мандраж, а также неконтролируемая и неподвластная его воле дрожащая улыбка. Он усмехался и улыбался, счастливый и воодушевленный.
– Нет, я и так знал, что не поступлю на бюджет, так что даже и не думал о том, чтобы облегчить себе экзамены.
– Почему? Куда ты поступаешь?
[1] Вайн массарна хийл – «Всеми нами» (чеч.)
