Или кормить акул, или быть акулой
– Да ничего, ты не обязан помнить. А с тобой все нормально?
Он поднял на меня свой взгляд, пристально и хмуро выглядывая подвох, которого не было.
– Да… – неуверенно ответил он. – Почему спрашиваешь?
– Ты какой‑то несобранный, – заметил я.
– А, – он выдавил ухмылку. – Так я ведь голодный. Как будто ты сам этого не понимаешь.
Он уклонялся от ответа, и я хорошо знал, что это такое, так что допытываться не стал. Девушка за стойкой окликнула нас, и мы с Арби встали со своих мест.
– Ну уж нет! Все оплатил, так теперь хоть сиди спокойно, а я все принесу.
Он лишь поднял руки, не собираясь перечить.
Когда ешь после длительного голодания, вкус ощущается совсем иначе. Рецепторы ликуют, обрабатывая пищу, которую ты вкушаешь, а мозгу кажется, что ты способен есть и есть без остановки.
– Да, поесть я люблю, – оправдывался, пережевывая бургер.
– Да? – Арби запивал еду газировкой. – А по тебе не скажешь.
– Надеюсь, ты не хочешь сказать, что я тощий.
– Нет, ты не такой тощий, как я, но и не выглядишь человеком, который любит поесть.
– Любить поесть – не значит есть много.
– Не спорю.
– Да и ты не тощий. Ты явно жилистый, так что давай без самокритики.
– А кто сказал, что я недоволен тем, что я тощий? – его ожившие брови давали понять, что настроение у него и впрямь поднялось. – Я двенадцать лет занимался дзюдо. Мы на тренировках очень много бегали.
– Обмен веществ – наследственное. Вряд ли бег сильно влияет на телосложение.
– Но на здоровье влияет точно.
– Безусловно.
Мы немного помолчали, усиленно принявшись за еду. Наедаться я не любил, потому что ненавидел ощущение тяжести, но после голодания бывает трудно уследить этот момент, потому наелся я в этот раз знатно. Я глядел по сторонам, и взгляд упал на очень милого ребенка, которого молодая мама кормила каким‑то фруктовым пюре из баночки: пока молодой отец развлекал ребенка рожицами, мама подносила крохотную ложечку ко рту малыша. Я просиял, созерцая эту картину, и увидел, что Арби тоже смотрит на них.
– В самолете ты говорил об обстоятельствах, которые тебя привели в Грозный, – прожевав, спросил я у Арби. – Что за обстоятельства? Если это не секрет.
Он повернулся.
– Знаешь, наверное, секрет, – не постеснялся пресечь он, чем сразу приумножил моего уважения. – Дело в том, что я на самом деле не так представлял свой переезд и проживание тут. В моих мыслях и планах все было иначе. Но случилось, как случилось. Не все зависит от меня, – он открепил салфетку от стопки, утерев ею рот. – Есть что‑то, чего я не хотел бы обсуждать ни с кем.
– Я хорошо понимаю это, – кивнул я, глотнув холодного чая из соломки. – Твое дело, конечно. Может, тогда ты сможешь поведать, что не так с твоим, как ты сказал, «проживанием тут»?
– Ну… смотри, ты ведь поселился с дядей и двоюродным братом?
– Да.
– Но тебе было бы комфортнее, будь тут твои родители?
– Конечно.
– Вот и мне не хочется никого напрягать из своей родни, пускай я и знаю, что они примут меня с распростертыми объятиями. Слава Богу, что у меня тут есть родительская пустая квартира, и я могу жить в ней, но одному мне бывает скучно. Будь здесь и мои родители – все было бы отлично.
– А друзей у тебя тут нет, к кому бы ты мог заехать пожить?
– У меня в целом не так много друзей, и ни один из них не живет в Чечне. Я вырос не здесь, а когда приезжал погостить – связей не выстраивал.
– Арби, ты замечаешь, как много между нами сходств? Не знаю, видишь ли ты это, но я прямо поражаюсь, – мне было очень неловко это говорить.
– Это неловко слышать, – озвучил он. – Но да, замечаю.
– Говоришь, что живешь один? Тут, на Трудовой?
– Да.
Внезапно мне в голову пришла одна идея, которая стала обволакивать мой разум и очень стремительно заполнила собой все мои мысли; состыковалась с пробелами, переживаниями и ощущениям дискомфорта, которые я уже успел испытать, и к которым готовился в будущем: я хочу поселиться у него. Это могло бы сильно все для меня упростить, это могло помочь мне обрести самостоятельность. Я бы не уставал от гнетущих, раздражающих помыслов о том, что я нежеланен в доме ваши, что я мешаю семейной жизни Амира и Селимы, что я приехал и просто навязался людям, у которых свои жизни и свои дела.
– Может быть, – пожимая плечами, то убирая руки со стола, то снова складывая их на него, обременено заговорил Арби. – Если тебе это ничего не усложнит, или если это не обидит твоих родственников, и, конечно же, что важнее – если ты сам этого хочешь – ты мог бы заселиться у меня. Вместе веселее, да и ты, как я вижу на первый взгляд, парень без лишнего, – он выглядел нерешительно и уверенно одновременно. Арби оставлял ровно такое впечатление.
Я медленно поднял взгляд на него. Мне уже откровенно не верилось в происходящее, потому что по первой наша с ним связь казалась уже просто невероятной. Тяжело игнорировать сходство с человеком, который озвучивает мысли, которые только‑только посетили твой разум. Тем не менее, будто бы боясь спугнуть его настрой, я говорил очень спокойно и осторожно:
– Это отличная идея. Если ты предлагаешь это не из вежливости – надеясь, что я откажусь, – то я согласен.
– ДIавала[1], – воодушевленно махнул он. – Мы ведь еще не доросли до того, чтобы предлагать такие вещи только лишь из вежливости, не думаешь?
– Верно, – подтвердил я.
Закончив с едой, мы стали собирать свой мусор и опустошили свои подносы у урны. Проходя мимо стойки, мы поблагодарили кассиршу под смущенной улыбкой ее порозовевших щек, и направились в уборную, чтобы помыть руки.
– Можешь сейчас зайти ко мне, если хочешь, – говорил Арби, намыливая руки над раковиной, глядя на меня через зеркало. – Ознакомишься, так сказать. Мало ли, может тебе не захочется там жить.
– Я зайду просто из интереса. Не знаю, что там должно быть такого, чтобы такой непривередливый человек, как я, решил передумать.
[1] ДIава́ла – дословно «Отойди», но часто используется в значениях «Да ладно тебе/Хватит/Прекрати» (чеч.)
