Или кормить акул, или быть акулой
– Ты подобрала не то слово.
Она не обратила внимания.
– Это показывает, какой ты брат племяннику своего отца.
В принципе, можно было бы сказать, что это скорее характеризует самого Амира. Да и не только одного лишь его.
– А Висайт? Он тоже ни слова не сказал?
– Сказал твоему отцу.
Висайт был родным младшим братом моего отца, и все мы, за исключением его единственного сына, называли его ваша́[1]. Я этого уже совсем не помню, но, говорят, что и сам Амир в детстве его так называл. Когда он родился, через некоторое время Висайт и его жена хотели завести еще одного ребенка, но случались выкидыши. Впоследствии оказалось, что детей им больше родить не удастся, потому что ее здоровье сильно ухудшалось. Она умерла спустя двадцать лет, успев вырастить сына, и все эти годы проходили в борьбе с болезнью, с обнадеживающими ремиссиями, омрачающими рецидивами и осложнениями.
Амир был старше меня на три года, и мы друг с другом всегда были очень дружны и сплочены, пускай виделись не так часто, как хотелось бы. Мой отец – единственный из своей ближайшей родни, кто перебрался за пределы родины и живет вне Чечни, и потому несмотря на то, что он страшно часто находил поводы возить нас к ним, я не был с ними в постоянном контакте.
Но конкретно эта новость с каждым ее переосмыслением пылью оседала в моей голове. Я пытался представить, что и сам женюсь, никому об этом не сообщив, и мне было трудно придумать для себя повод или оправдание. А добавляя перед этим смерть кого‑либо из моих родных – не говоря о матери – я дрогнул от неприятных мурашек на спине.
– Я не держу на него обиды, – твердо сказал я, пытаясь себя в этом убедить.
– А он держит, видимо.
– Хватит, мам, я понял. Я поговорю с ним об этом.
Она сильно нервничала, но в последние пару месяцев мы к этому уже привыкли. В нашей семье ожидалось пополнение: к нашему с Лорсом мужскому дуэту присоединится девочка.
Отец пришел домой как раз в тот момент, когда мы с братом приступили к десерту – клюквенному пирогу – а мама готовила еще один со смородиной. Мама очень здорово готовила, и каждый раз к поздней осени у нее начиналось какое‑то кулинарное обострение. Она готовила самые разные пироги и булочки, самые разные торты и кексы, и я всегда замечал, как не значительно, но все же стремительно набираю вес к зиме.
– Холодрыга, – послышался хрипловатый голос моего папы.
Мы все вышли его встретить, и он крепко обнял нас с братом, а мама в фартуке хмуро встала в коридоре, уперев в бока напудренные мукой руки. Отец повесил пальто с крупными капельками растаявшего снега на вешалку в шкаф, хотя заняться этим отчаянно пытался Лорс.
– Здравствуйте, гражданка Булкина, – он шмыгал носом от холода, и от него веяло прохладным, освежающим воздухом.
– Очень смешно. Чего другого не придумаешь?
– Мучная.
Отец шутил с мамой, придумывая ей фамилии, намекавшие на ее чрезмерный интерес к готовке.
– Продолжишь? – деловито и с вызовом говорила она.
– Пирожкова.
– Давай еще.
– Блинова.
– Ну.
– Хлебова.
– Какая богатая фантазия.
– Коржикова.
– Ладно, Шрэк, хватит с тебя. – Сказала она и удалилась на кухню.
Мы с Лорсом все это время давили смешки, но на последней реплике нас буквально прорвало, и отец даже дернулся от нашего шума.
Лицо отца было крупным и скуластым, а крупные уши несимметрично отклонялись от висков. Он был лысым и невысоким, но с широкими плечами, как у пловца. Он не был сильно облысевшим – у него было достаточно много волос, когда четыре года назад он полностью сменил свой имидж. Когда мне было восемь, он перенес инсульт, и теперь небольшое количество его мимических мышц частично парализовало. Из последствий, что были заметны – лишь обездвиженная во время разговора или иных лицевых напряжений левая бровь. Грубая щетина и несколько шрамов на щеках придавали ему вид какого‑нибудь мафиози или криминального авторитета. А еще он ездил на черном затонированном автомобиле в черном пальто и кожаных перчатках, и, казалось, будто он вот‑вот вытащит пистолет и начнет накручивать глушитель на дуло. Тем не менее он был добрейшей души человек, но суровый и принципиальный, что иногда заставляло нас на него обижаться.
Мама была высокой женщиной с длинными светло‑русыми волосами, с узким лицом и высокими скулами, и глаза у нее были настолько светлыми, что иного описания, кроме как «белые», я не придумаю. Она была стройной, но не сейчас, и отец подшучивал над ней, на что она не всерьез обижалась. У них всегда были просто замечательные отношения, они друг с другом постоянно шутили, постоянно что‑то выдумывали и что‑то затевали. Когда Лорса еще не было, я помню, как ночью они сгребали меня в охапку из моей комнаты и сажали на заднее сидение машины, положив путь в какой‑нибудь ресторан или на набережную, или в Серебряный Бор, или на пляжи в Строгино. Они брали меня сонного на колени и укрывали пледом, а сами глядели на рассвет, увлеченно разговаривая. Отрывками мне вспоминались разные вещи, вроде их воспоминаний из детства, которыми они друг с другом делились, или, например, обсуждение того, на какой спорт меня хотят отдать. У меня есть отчетливое воспоминание, которое против моей воли доставляло моему чеченскому естеству дискомфорт: как отец, общаясь с мамой, порой прерывался и повторял: «Тут так красиво. Красивее, чем обычно. Кажется, это из‑за тебя».
Мы могли сорваться с места и поехать на природу, чтобы расстелить простынку на еще влажной утренней траве, разложить мамины пироги и другие вкусности, и проводить так время до обеда. Помню, как в такие вылазки отец читал что‑нибудь, опустив голову маме на колени, пока она теребила мои волосы. С моим взрослением они перестали как‑либо проявлять заботу друг к другу при мне – так уж у чеченцев заведено. Иногда мне всерьез кажется, что эти воспоминания – ничто иное, как мое воображение. Потому что теперь они и разговаривают друг с другом при ком‑либо редко, что уж говорить о проявлении чувств. Они сильно любили меня, когда я был маленьким. Еще бы – первенец все же. Конечно, они любят сейчас, только я уже вряд ли так их умиляю. Я получал столько внимания, что оно меня утомляло, и я много капризничал, а родители совсем из‑за этого не нервничали, потому что всегда были друг с другом рядом, и во всем друг друга поддерживали.
[1] ваша́ – «брат» (чеч.), но этим словом принято называть дядю, а также посторонних мужчин.
