Или кормить акул, или быть акулой

– К твоему сведению, Саид, если на чеченце нет хотя бы одного рыжего волоса, то это не чеченец. Значит, его предки просто когда‑то поселились в Чечне.

– А на тебе вообще волос нет, не говоря уже о рыжих.

Он засмеялся.

– Что?! Да я весь рыжий! Всегда был!

– Вот так новость, – шлепнул я себя по колену, испытывая буквально зудившее мою поясницу желание поскорее высказаться. – А хочешь другую?

– Выкладывай.

– Погоди, мне надо собраться.

– Ты тоже женился?

В иной раз я бы развеселился, но не сейчас.

– Я решил, что буду поступать в Медицинский Институт в Чечне, – применив усилие, выпалил я без расшаркиваний.

Мы въезжали на пустую заправку, и он остановился, поравнявшись с бензоколонкой. Отец молча вышел, направился в магазин, чтобы оплатить бензин, и вышел оттуда с парой шоколадных батончиков и газировкой. Он сел в машину, пока заправщик втыкал пистолет в горловину бензобака, и протянул мне батончик.

– Погрызи, – сухо сказал он.

– Что думаешь?

– Я думаю, ты все сам уже решил.

– Решил, – кивнул я. – Но какое у тебя мнение? Я правильно поступаю?

– Зачем тебе мое мнение? Ты не сказал мне «можно мне переехать в Грозный?», ты сказал: «Я еду в Грозный».

– Ясно. Значит, ты не согласен.

– Нет, – он покачал головой. – Значит, ты волен сам решать, что делать. Я вообще переживал, что ты о своем футболе всерьез мечтаешь.

– Мечтал, пока вы не стали внушать мне, что это бесперспективное занятие.

– Ненадежное, скорее.

– Да, вы здорово сработали, – сказал я без какой‑либо язвы. – Я теперь с этим полностью согласен.

– Мы не пытаемся разрушить твою жизнь, – от откусил шоколад.

– Конечно.

– И что ты думаешь насчет Чечни? Как ты дошел до этого?

Я не могу сказать, что какие‑то конкретные размышления натолкнули меня на подобные мысли. Наверное, это было чем‑то таким, что развивается на подсознательном уровне, что накапливается незначительными мелочами. В висках частенько постукивала фраза «свой среди чужих, чужой среди своих». Это была излишняя драматизация, не имеющая полного совпадения с реальностью. Но говоря «не имеющая полного», я не сказал «не имеющая никакого». Если тут, в Москве, кто‑то считал, что имеет право вести себя со мной предвзято лишь потому, что я чеченец, то всякий раз посещая Чечню, я мог столкнуться с презрением, высокомерием или и вовсе с агрессией – все потому, что я приехал из Москвы. Я вполне мог бы сойти за жертву, и именно в такой роли себя обозначить, но только мне всегда была чужда жалость к самому себе.

Мне хотелось чего‑то нового: я чувствовал нутром, чувствовал наружностью, что очень сильно желаю видеть себя там. Желаю там жить, и, желательно, в одиночку, что, все же, было бы совсем нагло, и на что мне лучше изначально не рассчитывать, чтобы потом не разочаровываться.

– Ну, там здорово, – только и сказал я, решив не обременять отца всем тем, что скопилось в моей душе.

– Здорово? – его глаза заулыбались, пока он закручивал пробку бутылки. – Тебе нравится, да?

– Да, не то слово.

– Я, в принципе, не против. Всегда за то, чтобы ты стал чуточку самостоятельнее. Можешь там жить, – он собрался было выйти, чтобы побаловать работника бензоколонки чаевыми, но замер. – Ты же понимаешь, что это? Это ведь не просто «уехал и живешь».

Он вышел, сунул в карман заправщика денег, о чем‑то с ним поговорив. Приглушенные разговоры доносились до меня, как звук быстрой езды в ливень, а я сидел, размышляя над тем, что он мне сказал.

– Ты на лечебный факультет хочешь, что ли? – спросил отец, вернувшись в машину и начав содрогаться. – Как же холодно!

Мне холодно не было. Мне вообще в целом редко было холодно: порог замерзания у меня явно был высоким, и потому я часто себя переоценивал и одевался слишком уж легко, за что расплачивался регулярными простудами по ходу поздней осени, зимы, и ранней весны.

– Нет, с чего ты взял?

– Там ведь нет стоматологии.

– Есть, – утвердил я. – В этом году и открывается.

– Ты справки навел, как я вижу.

Мы тронулись и, судя по дороге, на которую отец свернул, мы направлялись домой.

– Конечно, навел, это же не бездумный порыв, – сказал я и немного помолчал. – Пап, что ты имел в виду? Что значит «не просто уехал и живешь»?

– Я имел в виду, что тебе нужно думать о том, где тебе жить, – перебил он. – Да и вообще… ты сам‑то думал о том, как ты там будешь один?

– Я приспособлюсь. Это то, чего я хочу очень сильно.

– «Хочу…»

Он не любил это слово и вовсе желал, чтобы в моем лексиконе его не существовало. Он был убежден, что к действиям должна побуждать необходимость, или хотя бы оправданность, но никак не простое возникшее желание.

– Хорошо, мне это надо… Серьезно, пап. Я уже по‑другому не вижу. Слишком… слишком сильно решил, – сказал я, поморщившись от собственной формулировки.

– А что скажет твоя мать?

– Не знаю. Я поставлю перед фактом, думаю. Она меня поймет.

– Перед фактом? А ты смелый малый.

– Но ведь ты меня понимаешь?

– Да. Я понимаю и разрешаю.

– А перед мамой прикроешь в случае чего?

– Да, – хохотнул он.

Мое признание прошло как‑то слишком просто, и, если бы я так сильно не желал этого, я бы, наверное, даже обиделся, заподозрив отца в том, что мое присутствие стало его тяготить. Но эти мысли были очевидно глупыми.

– Здорово, – кивнул я.