Инструкция к машине для пыток
– Ты слишком серьёзно относишься к некоторым вещам. Не нахожу ничего глупого в нашем вечере, – старался оспорить Жан. – Да, твои взгляды утопичны, но лучше иметь свои фантазии, чем чужие фабулы. Они понравились мне, даже учитывая тот факт, что я склоняюсь к более действенным и реалистичным направлениям.
– Поэтому мне тебя не победить.
– В поддержку тебя отвечу твоими же словами: «Ты победишь перед дверям в Вечность».
– Если они вовсе есть.
– Думаю, важна лишь твоя вера в них. С миром ничего не сделать, но с душой… С душой вполне возможно. Каменные джунгли никуда не исчезнут и пищевая цепочка, поверь мне, тоже. Время, когда человеку было легко жить, склоняется не к историческому периоду, а к месяцам в утробе матери.
Мы погуляли ещё немного, а затем разошлись в разных направлениях, когда вышли на проспект, разводящий нас в стороны нужных нам адресов. Попрощавшись, мы отправились по домам. Я снимал комнату в коммуналке на Петроградке, прибыв в Петербург несколькими годами ранее в надежде, что здесь я смогу обрести необходимую мне мудрость и просветление. За это время я успел сменить множество комнат: со временем каждая из них слишком явно указывала на моё существование –существование, осознание которого отбивало желание жить дальше. Так и выходило, что стоило мне только обжиться, как некое омерзительное чувство, мазня из негативных эмоций, вынуждала меня бежать. Возможно, я не учёл, что себя я всё равно взял с собой. Уж не знаю, повезло мне или нет, но снимал комнату я в той квартире, где проживали и хозяева – милые люди, наверняка столкнувшиеся с кризисом и оттого вынужденные пустить в свою святая святых некоего доходягу с улицы. Им было около пятидесяти, но в глазах не было ни пятнышка маразма или предрассудков – слегка мещанские светлые души – их компания заставляла меня стыдиться себя самого. Иных соседей у меня не было: большинство комнат они оборудовали под свои нужды, а ещё две комнаты они оставили для детей, иногда навешавших их с периодичностью раз в два месяца.
Отец семейства был человеком советской закалки на периферии с возобновлением русских христианских традиций – профессор радиотехнического факультета, не отрицающий существования Бога. Такие иногда доказывают, что смогли уловить волну, на которой вещает свои истины Господь – частота сто восемь – точка – двадцать восемь – радио Истина. У него было острые черты лица, широкая челюсть и надбровная дуга, глаза глубоко уходили в лоб, отчего в обычном состоянии его лицо казалось немного мрачным и недоброжелательным, что не являлось правдой, хоть человеком он был крайне осознанным и серьёзным. Голову покрывала редеющая седина, а на перегородке уместились широкие очки.
Его жена была домохозяйкой, уставшей от работы в банковском деле, предпочтя холодным вычетам тёплую домашнюю атмосферу. Тому, конечно, поспособствовала беременность, перетекшая к окончанию декрета в ещё одну беременность. Возможно, она ожидала, что цикл будет повторяться до самой пенсии и потому решила вовсе бросить работу, хотя подобный расклад всех более чем устроил. Энергичная, немного полноватая женщина, пребывающая всегда в одном и том же позитивном расположении духа. Довольно быстро мне удалось понять, что необходимость в сдаче комнаты является не столько экономическая, сколько человеческая: ей требовалось ухаживать за какой‑нибудь живой тварью, на роль которой удачно попал я, будучи, действительно, тварью. Их рыжий кот по имени Васька, хоть и был довольно жирной гадиной, чей аппетит сравним был лишь с чудовищным библейским Бегемотом, но хозяйка справлялась с ним легко. Муж был совершенно нетребовательным и неприхотливым человеком, скромным и тихим – в общем, жену не гонял. Тогда вот им и пришлось подобрать меня, хотя и не сказать, что мне хватало бы наглости просить готовить мне пищу или стирать мою одежду. Ел я обычно в городе, а одежду старался сдавать в прачечные по двум причинам: во‑первых, я не хотел быть обузой, но после первых попыток воспользоваться стиральной машиной, я столкнулся с настойчивым желанием просушить, разгладить и сложить мои вещи по цвету, предназначению и ткани; во‑вторых, я не очень любил, когда белые рубашки окрашиваются в цвет чёрных носков с проплешинами от мозолей и узких полуботинок. Иногда я подкидывал ей пустяковую работёнку, видя, как её ломает от моей самодостаточности: просил купить пару книг или найти где‑нибудь определенную бутылку вина, иногда озвучивал так невзначай: «эх, давно не ел я запеченной индейки!» или говорил, что у меня нет свитера на зиму, приговаривая, что надо бы его купить, а хозяйка с азартом брала с меня мерки и спрашивала пожелания цвета, фактуры, орнамента и «теплоты» будущего свитера. Узнав все детали, она незамедлительно приступала к вязке, что, впрочем, получалось у неё довольно добротно. Я даже предлагал ей сделать бизнес «handmade»[1] продукции, ставшей так популярной в последнее время. Это были странные, даже немного нелепые взаимоотношения. Меня устраивало, что никто не тревожил мой покой в отдаленной протяженным коридором комнате, расположенной ближе всего ко входу в квартиру, так что я мог не переживать, что мой ночной приход кого‑то побеспокоит. Нравилось мне и сохранение изначального дизайна этой чудной квартиры с проведенной реставрацией: деревянные лакированные полы, лепнина, высокие потолки и стены кремового цвета пергамента, неактивный камин в гостевой и много старой мебели, от которой не пахнет старьём, но винтажем. В моей комнате было всё необходимое: большое светлое окно с занавесками, односпальная кровать с металлическим каркасом и мягким матрасом. Письменный столик прямо напротив окна, вместительный шкаф, комод и тумбочка. Помещался здесь и коврик для йоги, на котором я делал зарядку или медитировал: не очень успешно, но старательно пытаясь достигнуть просветления.
Основным моим заработком были скудные роялти от произведений, репетиторство и редкие статьи в журналах, которых становилось всё меньше в силу озвучиваемых мною мнений, которые не устраивали ни прогосударственные редакции, ни левосторонние. Думаю, их обижало, что в обоих случаях деятельность этих сторон получала от меня оценку «не стоящей внимания возни». Одни говорили, что я нелицеприятный прекариат, агент стран‑противников, гнойный фурункул на теле духовности, безобразный антипатриотический деятель, заслуживающий тюремного заключения за свои изречения лишь потому, что высказался однажды о том, что, ежели при белых красные считались предателями, а при красных белые считали изменниками родины, то не разумно ли послать куда подальше представителей, как белых, так и красных обществ, безбожно линчевавших гражданские лица в любой период этой тёмной истории? Очевидно, что те амфиболичные софисты, что высказывали мне свои претензии, при любом удобном случае были бы рады сменить цвет своих мантий на тот, что займёт престол, но, конечно, до последнего будут этот отрицать. А за что наказать своих же граждан, государство всегда найдёт, восполняя статистику и отечественный долг. Барин, король, император, князь, кайзер, президент – от самого ничтожного феодала, питающегося крошками власти, до величайших властителей – каждый найдёт, за что высечь крестьянина.
Родина – это люди, совокупность всех представителей нашего общества, а государство – это ограниченная группа людей, воздействующих на другие подчиненные сообщества людей, что в комплексе формирует систему, не стоя́щую в количестве даже близко к общему числу представителей Родины, но качественно возвысившее себя несоизмеримо выше этого «плебса», должного слушать и исполнять. Правда – раздражитель, от которого хочется избавиться самым жестоким, уничижительным образом. Так, чтобы не осталось даже пепла, памяти и имени на могильном камне.
[1] Сделанное вручную – англ.
