Коробка Кошмаров

И как стало их двое, так и поползли на местный люд напасти. Что сказать, молодых девок почти не осталось, так любили кровопийцы нежиться в их крови. А мать Катерины попыталась дочь вернуть, уповая тоже на силу любви, только материнской. Нашли её на околице обессиленной и полусумасшедшей. Правда, не укушенной. Тут и понял народ, что нет спасения от беды. Стояли вокруг деревни заброшенные чесночные поля; никто давно не поправлял частоколы из осиновых кольев; в колокола опасались звонить даже по большим праздникам, ибо стоило ударить в колокол, как на звук сползались тучи нетопырей и кружили над несчастной деревней как стая воронья. А некоторые из них осмеливались рассаживаться на церковных крестах и, сверкая клыками, нагло чистили свои кожистые крылья.

Сегодня было солнечно, жарко и ветрено. Народ сходился к церкви без особой надежды, но с желанием посмотреть на очередного проповедника, который, как говорили, был человеком особой святости. Шли, обутые в тяжёлые подкованные железом башмаки, на случай, если проповедник окажется излишне рьяным и навязчивым, с опасными идеями, и его придётся пинать. В прошлый раз, заслушались всем миром, когда заезжий гений риторики, взывая о любви к Родине, остановил несколько семей от переселения из родной деревни в безопасные места, да ещё увлёк этих людей за собой в бывшую светлую рощу, полагая, что совместная проповедь любви к обществу и к месту рождения способна изменить сущность упырей и спасти их. Долго кровопийцы пинали их черепа по бесплодным полям, а потом, обсев, как мухи пряник, церковные купола, с аппетитом сожрали и самые кости. Так что, не было теперь проповедникам доверия…

Так шептались люди деревни между собой, сжимая одним, потным от напряжения, кулаком серебряный кастет, а другим серебряный крест на груди. И, по среди шёпота своего, пропустили люди мгновение, когда проповедник вышел к ним на высокое церковное крыльцо. И когда они его заметили, то отшатнулись, так ослепительно было сияние его просветлённого лица; а потом отшатнулись ещё раз, потому что это было лицо кровопийцы Андрея. Наступившую тишину разорвало надсадное рыдание полусумасшедшей матери Катерины, трясущейся и плачущей. Проповедник, светло улыбнувшись, спустился с крыльца и взял её за руки. И столько доброты было в его жесте, что все испытали облегчение; и даже мать Катерины испытала его. Полностью не вылечилась, но трястись и плакать перестала. Словно перестало у неё что‑то болеть. И тогда народ пожелал слушать проповедника.

И он говорил. Говорил о любви своей к падшему брату, который, увы, был воплощением истинного зла в этом мире. Да, признал проповедник, Андрей – брат его, брат – близнец. Мать их не перенесла такой двойни и в родах умерла, успев только назвать имя для первого ребёнка. Андрей родился первым, и когда это случилось, дома треснули все стёкла и со стены упали иконы. Все, кто был в доме, видя такое страшное дело, в ужасе закричали; когда же младенец поднял на них свои холодные и голодные глаза, а потом улыбнулся сладкой улыбкой, бросились прочь из дома. Только старая повитуха сохраняла спокойствие, даже когда он оскалился и не дал ей перерезать серебряными ножницами пуповину. Тогда она сказала ему, что бы он сам освобождался от привязи и сам выходил в этот мир. И первенец перекусил свою пуповину, а потом принялся пить кровь, текущую из неё.

Когда просветлённый проповедник родился, то застал своего брата поедающего их общую мать. Увидев близнеца, старший с шипением кинулся к нему и укусил. Вот, сказал проповедник, стягивая с плеча рубище, вот его зубы, первый шрам из многих оставленных мне единственным родным человеком. Единственным, потому что отец близнецов, увидев такое зло, сжёг дом, и сгорел в нём сам. Сжёг дом, забыв, что кроме Андрея, там есть ещё второй ребёнок и повитуха.

Среди слушателей начался лёгкий ропот, люди не верили, что покусанный кровопийцей остался человеком. Да, подтвердил проповедник, я не стал кровопийцей. Зато брат мой дико кричал обожжёнными ртом и зубами, и страх, с тех пор, единственное доступное ему чувство, которое он по‑настоящему переживает. Когда загорелся наш общий дом, Андрей, не смотря на обожжённый рот, спешно догрызал останки матери, а спокойная и невозмутимая повитуха перерезала серебряными ножницами мою пуповину, вынесла меня из огня и на пороге горящего дома нарекла Серафимом.

Всегда, говорил проповедник, брат его сеял непоправимое и злое. Всегда, ему, проповеднику, приходилось идти следом за Андреем и исправлять содеянное. И никогда не было полной победы ни у одного брата и ни другого. И решил Серафим, что должен он накопить божью благодать; уединился и проводил дни в молитвах и святости. Но и брат его накапливал в себе силы зла, губя живых и окружая себя нетопырями. А понял проповедник, что пора выйти из своего укрытия, когда достигла его ушей история несчастной Катерины, которую он некогда любил нежной и светлой любовью.

Казалось, Катерина отвечала взаимностью, но Андрей манил её и без колебаний она ушла за ним. Ушла, искренне веря, что спасёт его. Но обернулась к ней её любовь холодным оскалом любимого человека, превратила её саму в кровопийцу. Да, говорил проповедник, человек склонен обманываться. И, чем светлее чувства, чем выше представления, тем чернее обман и больнее предательство, тем глубже пропасть от осознания, что ничего не помогает. Да, человек склонен превращаться в монстра, это не ново. Тут проповедник сделал паузу и указал рукой в сторону некогда светлой рощи. Там, воскликнул он, там, сидят они, один рождённый кровопийцей, вторая ставшая кровопийцей по доброй воле! И я пойду туда и там всё решится!

Угрюмо смотрел народ на просветлённого святого; и внимая его речам, люди снова глухо зароптали, ибо боялись, что их руками захочет проповедник решить свой семейный вопрос. Не зови нас с собой, сказали ему люди; видели мы, к чему приводит любовь и как бессильно самое светлое чувство; испили мы всем народом отчаяние, когда не только в домах стало пусто, но и на кладбище стало некого снести, потому что не остаётся от несчастных и праха. Светло улыбнулся проповедник, и успокоился народ, взирая на исходящее от него ослепительное сияние.

Не стоит бояться вам, сказал он, защищайте самих себя, это единственное, что вы можете сделать. И совершая это, знайте, что поступаете вы правильно; только этим поможете мне; ибо зло и добро – два глаза на лице господнем, а любовь – испытание для каждого из них; и не в ваших силах исполнить долг, возложенный не на вас. И добавил, вооружайтесь и бейте в колокола!

…в некогда светлой роще было беспокойно и тревожно; всякий преклонивший колена перед ними, метался среди гниющих деревьев и гниющих недогрызенных трупов; что‑то странное происходило в давно не процветающей деревне, когда внезапно над ней разлился яркий свет. Свет этот, хоть и был далёк, терзал кровопийц, внушая им настоящий ужас. Венценосные владыки стояли неподвижно посреди общего смятения и неотрывно смотрели в сторону деревни. На его лице была смесь настоящего беспредельного страха и ненависти, а на её – истинное блаженство, ибо поняла она, что может защищать возлюбленного. Он же, не глядя на неё, махнул рукой, и нетопыриная стая, хлёстко щёлкая кожистыми крыльями и оставляя после себя волну зловонного запаха, взмыла в небеса. Свет дня померк, такая туча нежити поднялась в воздух. Владыка оскалился; и тут же вся чёрная рать стремительно понеслась к некогда счастливой деревне.

…сумрачно глядел народ, как, заслоняя солнце, взлетает туча нетопырей, и как удаляется фигура просветлённого святого в сторону когда‑то светлой рощи. Он шёл и за ним угрюмо двигалась стена жителей давно не процветающей деревни с густым частоколом железных копий над головами. Тускло отсвечивали в едва пробивающемся солнечном свете посеребрённые копейные острия, и вслед им летел гулкий звон колоколов. Медленно продвигалось народное воинство, и, пока оно неуверенно переходило с места на место, цепляясь ногами за землю, просветлённый проповедник ушёл далеко вперёд, ибо шагал бесстрашно и быстро.

Нетопыри, видя его ослепительное сияние, трепетали от ненависти и страха; но, не смели нарушить волю своего владыки. С диким визгом, источая зловоние, почти ослепшие, сбившись с кучу, кинулись они вниз, желая сожрать святого. Закинув голову, смотрел проповедник на множество оскалов, которыми ощерился зловонный кожистый клубок нежити, смотрел и чему‑то улыбался. И не было в этой улыбке доброты.