Корреспондент
Она взяла листок за противоположный край. Полсекунды они вдвоём держались за этот листок. Обоим стало неловко, и они одновременно его отпустили. Он упал на пол. Оба нырнули под стол его поднимать. Получилось ещё более нелепое замешательство. Ни одному, ни другому не пришло бы в голову, как выйти из этого конфуза. Ситуацию спас подошедший к ним увалень пресс‑атташе Степан Степанов.
– Здравствуйте, Татьяна! Привет, пресса! А вы не возражаете, если я у вас Андрея ненадолго украду? – спросил, прищурившись, дебелый дипломат.
Таня приподняла плечи, мол, «как хотите, дело ваше». Андрей и Степан пожали друг другу руки и отошли в сторону.
Пресс‑атташе заговорщически склонился над ухом Андрея.
– Если я сейчас срочно не покурю трубку с хорошим человеком, то жизнь не жизнь, – сказал Степанов озорно.
Они вышли. Абсолютно дурацкое, но непреодолимое положение. Андрею хотелось остаться в белом зале приёмов, но со Степановым тоже надо было идти в серую курилку. Уходя, он грустно улыбнулся Татьяне, её пухлые губы тоже слегка растянулись в ответ.
– И всё же, что ни говори, лучший табак – кубинский, а самый верный приятель – Табак, неизменно, на моё счастье, курящий трубку.
Степанов умело пощекотал тщеславие Андрея. Тот в свою очередь благодарно принял каламбур. Ему хотелось, чтобы его любили, с ним считались. Был бы и не против чтобы ему поклонялись, когда он создаст что‑то действительно великое, стоящее.
– А я всё‑таки брошу курить, думаю, – набивая в трубку «кубинку», отозвался Андрей.
– Не смей даже думать, – возразил Степанов. – Я с сигаретной челядью не могу обсудить нарезку табака. Не покидай меня. Мне тут латакию обещают привезти. Угощу.
– Хм, это что? Это из приграничных с Сирией территорий?
– Из самой Сирии. Представляешь, аромат костра, едва уловимые нотки трав и дерева! Шарман!
– Се жёли, монсьё! Ты пробовал уже, должно быть?
– Нет. Но предвкушаю.
Оба глубоко вдохнули носом, затянулись и рассмеялись, выпуская клубы дыма с синеватым отливом.
– Ах, вот ты где? – в курилку зашёл коллега Степанова и, склонившись к его уху, что‑то сказал.
Степанов засуетился, собирая курительные принадлежности.
Когда Андрей вернулся в зал приёмов, он размашистыми шагами направился к столику Татьяны. Она стояла спиной к нему, платье только было чуть более тёмного оттенка. Должно быть, солнце заглянуло за тучи, и всё в зале слегка померкло. Он взял правее, чтобы обойти столик и приглашённых и попасть в Танино поле зрения. Тут же его постигло разочарование. Стояла пухленькая, но уже совсем другая, вовсе не привлекательная женщина.
Андрей походил по залу, поискал её глазами, но она словно улетучилась, будто и не было её вовсе. Фантазия, фантом, сон, видение… Андрей не стал дожидаться момента, пока гости начнут расходиться массово. Он походил по залу, познакомился с несколькими новыми для себя людьми, откомандированными в Турцию. Стало душно. Даже картины он не захотел подробнее рассмотреть.
Любое мероприятие важно покинуть вовремя, не дожидаясь гнетущего чувства, когда «пересидел». Если остаться даже в самом приятном месте больше, чем нужно, ощутишь неудобство, будто ты навязчивый гость, физически выделишься среди других. Андрей предпочитал если и выделяться, то ментально. В других обстоятельствах, выигрышных. Поэтому, заметив первых уходящих, он тоже направился к выходу.
XI
На улице проснулись шумы. Прозвучал утренний азан. Прошёл старьёвщик, потом передвижная лавка с овощами и фруктами. Перекрикивались играющие дети. С непривычки всё это казалось громким, зазывным, какофонным. Лишь спустя несколько лет звуки турецкой улицы превращаются в белый шум, не способный ни нарушить сна, ни доставить неудобства или неудовольствия. Проехала машина, продающая газовые баллоны, в мегафон разносилась запись какого‑то мелодичного аккорда и приятного женского голоса, оповещавшего «Айгаз». Эти звуки насильно вытащили Табака из утренней дрёмы. Он проснулся с неподъёмной головой. Накатывала мигрень. Голова только оторвалась от подушки, но, словно налитая оловом, снова на неё рухнула.
Андрей знал, что если он проснулся с тяжёлым лбом, пульсирующим слегка заметной болью, то наверняка день придётся провести борясь с волнами усиливающегося недомогания. Он устал сражаться с этими приступами. Он сам себе напоминал Дон Кихота, размахивающего мечом у ветряных мельниц. Столь тщетными были попытки найти панацею. Ничего не помогало. Иллюзии избавиться когда‑нибудь от этой болячки давно его покинули. Андрей привык брать в руки своё, становившееся дряблым и аморфным, тело и просто продолжать жить, иногда испытывая муку, чтобы просто сидеть с открытыми глазами.
Андрей сделал несколько глубоких вдохов, усилием воли отодвинул из фокуса своего внимания тяжёлую чёрную пелену боли, влез в мягкие тапочки и поплёлся на кухню. Снял с крючка для полотенца свой дежурный бублик «симит», который он туда вешал, чтобы под рукой был перекус. Достал из холодильника полюбившийся козий сыр, заварил крепкого чаю.
– Taze simit! Taptaze simit![1] – донеслось с улицы.
Андрей высунулся из окна, привлёк к себе внимание свистом. Он скинул вниз привязанную на верёвке корзину, положив в неё заготовленную мелочь. Торговец положил ему бублик. Андрей поднял корзину с бубликом, скрутив верёвку. Нехитрый лифт (корзина на верёвке, стоявшая здесь же на подоконнике), подсмотренный у турецких домохозяек и сделанный прежним постояльцем квартиры, работал надёжно.
После завтрака нужно было в редакцию. Оставаться дома, сославшись на головную боль, не хотелось. Всё‑таки было терпимо. Но, главное, он дал свой телефон Татьяне. Она, надеялся Табак, могла набрать его номер. Ему стало неприятно от мысли, что, когда бы она ни позвонила ему, трубку поднимет Толя, словно тот опошлил бы своими домыслами хрупкое нарождавшееся чувство.
[1] Свежий симит, свежий‑пресвежий симит.
