Кризис Ж

– Та самая, которая не совсем сестра? – уточнила Ольга. – Девушка Гоши?

Кажется, Боря и правда говорил с ними обо мне. Они знали даже имя и породу моего кота! А мне о них было известно немного – только то, что он успел рассказать, пока мы лежали у бассейна на крыше тринадцатого номера.

Эта троица подружилась осенью 1991 года. Боря, как обычно, провел лето у тетки в Сочи, но домой в Воронеж уехать не мог – его мать попала в больницу. Пришлось временно определяться в местную школу, в 10 «Б», где уже учились Кузнецовы. Началась их дружба своеобразно. Оля Кузнецова влюбилась в яркого новенького. Боря на чувства не ответил, зато помог ей сделать более очевидный выбор – обратить внимание на Вадима Кузнецова, ее однофамильца и вечного соседа по парте. Вадик был тихим отличником, Олю любил с пятого класса, но молчал, решал за нее математику и розовел лицом, когда одноклассники дразнили их мужем и женой. Боря с Вадиком подружились на почве общей нормальности – у большинства учеников 10 «Б», увы, в списке интересов значился лишь золотой дубль «курить и бухать». А Вадим увлекался электроникой, разбирался в машинах, слушал иностранное радио и много читал. Вскоре они стали общаться втроем – гуляли, ходили в кино, ездили на море, сидели вечерами у кого‑то дома, чаще у Оли: ее мама всех кормила и привечала, гостеприимная была женщина. Боря постоянно нахваливал Кузнецовой Кузнецова и оставлял их вдвоем в правильные моменты. А Вадика учил ухаживать за девушками – сам‑то он с этим умением родился. Объяснял, например, что на день рождения надо дарить даме не только книжки ее любимого Крапивина, но и цветы, а еще духи и помады. В итоге к Бориному отъезду в Воронеж Кузнецовы стали парой. Поженились они почти сразу после школы, Боря был свидетелем на свадьбе. Вадим, окончив институт, занялся строительством, а Оля родила дочь Васю и сына Ваню и стала мечтать о будущем. Она хотела однажды стать хозяйкой гостиницы, а до тех пор работала в других – администратором, портье, менеджером. Пока работала, вывела формулу идеального отеля. И вот в этом году им удалось такой открыть.

– Понимаешь, важно, чтобы людям было у нас хорошо. Чтобы даже в пик сезона они не чувствовали, будто живут посреди пылающего муравейника, в который превращается летом наш город, – говорила мне Ольга, когда Боря с Вадимом ушли курить. – И в этом смысле я рада, что мы не рядом с морем. Здесь тихий центр, и зелено, и постоянно что‑то цветет. Мы с Вадиком в этом районе выросли, нашу школу отсюда видно… В общем, тут классно даже летом.

– Отличный слоган, – заметила я. – Нормальным людям понравится.

– Вот‑вот! Это и есть отель для нормальных людей, – Ольга обрадованно надавила на мою руку у локтя, аж больно стало. – Потребности нормальных людей редко учитываются, а им не так уж много надо.

– Например?

– Например, удобные матрасы и подушки. Хорошая звукоизоляция в номерах – чтобы жаворонки и совы друг другу не мешали. Потом – завтраки весь день, к слову о жаворонках и совах. Еда в номер по той же цене, что и в кафе. Кнопка вызова горничной: нажимаешь, когда нужно, а в остальное время тебя по умолчанию не беспокоят и в дверь не ломятся. Номеров тринадцать, все они разные по дизайну и у каждого – своя изюминка: где‑то большая терраса, где‑то выход на крышу… Вся техника работает, ничего не болтается и не протекает. Халаты, тапочки, щетки‑пасты и прочие маленькие радости всегда, что называется, в наличии. Пульт от кондиционера лежит на видном месте, и в нем есть батарейки. В ванной стоит эко‑косметика, которую нам делают прекрасные чуваки, у них свое маленькое производство. Ну, и персонал, конечно. Я всех кандидатов собеседую сама и смотрю, способны ли они поддержать разговор и можно ли их к людям пускать.

– Официанта Афанасия тоже собеседовала? – поинтересовалась я.

– Афанасий – парень Василисы. По блату сюда попал, – улыбнулась Оля. – Но мальчик замечательный. Он еще у Пети учится готовить, Петя – наш шеф‑повар. Приехал, представляешь, из Питера, потому что там замерз…

– Интересно, – сказала я. – Я только сейчас поняла, что здесь все именно так, как ты говоришь. И матрасы с подушками, и тишина, и пульт от кондиционера сразу нашелся и заработал. Но я это, откровенно говоря, принимала как должное.

– И хорошо! – засмеялась Оля. – Вот если бы что‑то было не так, ты бы обязательно заметила.

– Это правда, – согласилась я. – Как‑то захотелось вас срочно везде пиарить. А то ведь не узнают в Москве об отеле «Журавленок». Кстати, откуда это название?

– Из Крапивина! А кафе называется «Молнии». Мы вывеску повесили, а вот на дверях написать не успели… Это моя любимая крапивинская книжка – «Журавленок и молнии».

– И моя, – призналась я. – «Потому что гром – это не страшно, это уже после молнии. Если слышишь, как гремит, значит, молния ударила мимо».

– Господи, как же хорошо, что ты одумалась! – Оля схватила меня, оторопевшую, за обе руки. – Ты ж совсем наша. Совсем родная. Не мучь только больше Борьку, он тебя так любит, а никого другого, считай, не любил.

Тут вернулся никого‑считай‑не‑любивший Борька в сопровождении Вадима, и мы решили выпить розового шампанского. Логичное же решение после гарначи, грилло, монастреля и парочки неучтенных совиньонов. Допивая второй бокал под сырный комплимент от шеф‑повара Пети, я вдруг вспомнила, что за сутки так и не рассказала сестре Антонине, как у меня дела. «Извини, что пропала. Ела охрененный стейк и форель. Знакомилась с Кузнецовыми. Возможно, напилась», – написала я. «Я привыкла: раз не пишешь, значит, все хорошо», – ответила сестра. И тут я вспомнила, что должна была сегодня лететь в Москву – примерно в то время, когда выспрашивала официанта Афанасия‑Бенедикта про пашот и круассаны. «Спасибо вам», – написала я сестре Антонине, имея в виду все сразу.

Мы допили брют, я категорически отказалась от десерта, объяснив это скромной грузоподъемностью лифта.

– Эх ты, – покачала головой Кузнецова. – Наша Васька копит деньги на кондитерские курсы в Париже. Вот вернется, наделает эклеров, попробуй тогда не попробовать!

– Кстати, éclaire – по‑французски «молния», – заметила я. Видимо, шампанское разбудило во мне дремлющее знание французского.

– Она еще на разных языках говорит! – в очередной раз восхитился мной Кузнецов.

Много я получила тогда комплиментов, и не только от шефа. Боря в тот вечер говорил мало – по крайней мере, для себя обычного. Смотрел на меня, улыбался, слушал, был рядом. Как же это приятно, оказывается – когда кто‑то настолько с тобой.

– Может, пойдем? – шепнула я ему, пока Кузнецовы отвлеклись на разговор с бледным (видимо, еще не отогревшимся) шеф‑поваром Петей из Питера.

Боря ответил взглядом – да, идем. Встал, большой и внушительный, и шумно начал прощаться с друзьями и благодарить шефа. Я тоже поднялась с места – отметив с удивлением, что довольно хорошо держусь на ногах для человека, полировавшего красное игристым.

Наполняло меня не вино, а счастье.

Чувствуя себя красивой, любимой и очень легкой, я направилась к лифту. Практически полетела. И с размаху вошла лицом в стеклянные двери кафе «Молнии».

Гром – это не страшно.

Сначала я не поняла, что произошло. Удивилась только, что уже никуда не иду. Потом услышала нестерпимый гул, как будто в гонг над ухом ударили, и почувствовала: больно. Больно всей правой стороне Жозефины. Успела подумать: а ведь правая – моя выигрышная, «рабочая» сторона.