Лабиринт миров
– Мне так хорошо с тобой! – Сорока игриво куснула его за ухо. – Ты такой классный, я тебе теперь никогда не откажу, правда! Все, что захочешь. А если хочешь другую – я не против, ты не думай! Тут все общее, и все твое – главное, быть счастливым. Тут все для тебя теперь. Ну, будет все для тебя, когда освоишься, отречешься и научишься счастью. Хочешь?
Симон хотел. Но дверь открылась, и он рывком натянул на себя край простыни. Еще одна парочка искала место для уединения.
– Занято? – спросил парень.
– Занято! – игриво ответила Сорока, не пытаясь прикрыть тело.
– Тогда мы в синий дом! – отчитался парень, и исчез.
– У вас все так просто, я смотрю! – Симон сел. – А что за отречение, я не понял? От чего надо отрекаться?
– Я же говорю – от всего! От жизни, которая тянет тебя в несчастье, от всего, что там в ней есть!
– У меня там в ней дом есть. Машина. Мне работу надо искать! – измученный жизнью горожанин снова проснулся в голове Симона, и счастье начало таять.
– А они тебя счастливым сделали? Дом, деньги, машина – много тебе с них радости, на самом деле? От них надо отречься. Не в деньгах счастье, и не в домах. Оно в голове. А голову можно использовать разными путями. Я тебе покажу, что умею делать своей!
Голова Сороки нырнула под простынь, скользнула вниз, и Симон перестал думать о доме и деньгах, от которых надо отречься во имя счастья. Счастье он уже нашел – хотя бы на следующие десять минут.
***
Утро без будильника и похмелья – это ли не радость? Красотка в потели, ясная голова, и никакого желания орать на всех вокруг! Чего еще желать? Разве что поесть. Сорока заставила его забыть о еде, он уснул, но теперь желудок снова требовал внимания.
– А у вас тут есть ресторан или что‑то такое?
– А ты думал, мы не едим? Пойдем! – Сорока вскочила с постели, бодрая, свежая.
«Мне бы так!» – подумал Симон, и позволил ей вывести себя из дома. Снаружи снова пахло жареным мясом. Его аромат и Сорока вывели Симона на праведный путь – к большой столовой, сколоченной, как и все прочее, из фанерных щитов. Запах наполнял просторную комнату, набитую столами. Всего один оказался занят – коммуна явно не придерживалась расписания в своих обедах и завтраках. За стойкой, у дальней стены, дежурил повар. Он напевал что‑то себе под нос и танцевал под свою же музыку.
– Эй, друг! – повар помахал рукой, и Симон уже почти привычно махнул в ответ. – Заходи, у нас готов завтрак!
Огромный бургер, с толстым слоем мяса в качестве единственной начинки – не лучший выбор для завтрака, но ночные упражнения разбудили аппетит. Симон впился в него, и сок закапал на стол.
– Вкушняшина! – прошамкал он с набитым ртом. ‑А ешсть чем жапить?
– Проглоти сперва! – Сорока рассмеялась. – А запить я принесу, не вставай.
Бургер закончился удивительно быстро, а Сорока нырнула в дверь на кухню, и принесла стакан с чем‑то красным. Симон отхлебнул. Вино! Он пробовал его у Наставника. Вино на завтрак? Почему бы и нет!
– Дай мне! – потребовала Сорока, и Симон поднес стакан к ее губам. Губы манили, и он отставил стакан на край стола. Сорока не возражала против замены вина на поцелуй.
– Дзинь! – сказал стакан.
Симон отстранился – он только что поставил стакан мимо края стола, слишком занятый губами.
– Черт! Я нечаянно! Я соберу! – он нагнулся за осколками.
– Нет! Я соберу. Я все сама сделаю! – Сорока подхватила осколок стекла с пола. Чуть вздрогнула. Кровь капнула на пол.
– Ты порезалась! – Симон взял ее за руку. Глубокий порез рассек подушечку пальца.
– Да все в порядке! – Сорока снова рассмеялась. – Смотри, как красиво!
Она провела пальцем по переносице Симона, по его щекам. Потом по своим. Бледная кожа на ее лице покрылась красными потеками. Еще взмах пальца, и ее губы покраснели. Она поцеловала Симона, и вкус ее крови остался у него на губах.
– О, а вот и новички!
Сорока мгновенно забыла о крови на лице и порезанном пальце. Симон оглянулся. Вчерашние визитеры зашли в столовую, парочка, которая приехала на тренинг счастья вместе с другими. Они уже оделись по местной моде, и больше не озирались, как перепуганные дети, отставшие от мамы на распродаже в черную пятницу.
– Привет! – завопила Сорока, и те завопили в ответ.
Кровь на ее лице никого не смущала. Это же просто кровь, она не может сделать кого‑то несчастным!
Когда Сорока поцеловала парня взасос и оставила свою кровь на его губах, Симон вздрогнул, но сдержал себя. Сорока ему не жена. У него нет оснований закатывать сцену ревности. Ревность – часть несчастного мира, который надо отвергнуть.
– Привет! – выдавил Симон. – Как тренинг, уже начали?
– Друг, да мы уже закончили! Это все в голове! Мы теперь счастливы, и это главное. А что ты на мою жену так смотришь? Хочешь ее?
Парень подтолкнул спутницу к Симону.
– Ты не смущайся, я не против! И она тоже. Нет, не хочешь? А ты?
Он повернулся к Сороке, и та снова его поцеловала.
Симон вышел наружу.
Окровавленные осколки так и остались лежать на полу, и никому не было до них дела.
***
– Они больные все! – сказал Симон вслух.
– Не они, а ты! – ответил мужской голос за спиной.
Симон подскочил на месте и обернулся.
– Наставник? Ты‑то тут откуда?
– Ну, допустим, я‑то тут всегда был! А вот откуда ты? Вот в чем вопрос! Мы тебя не ждали. Но ты не прав – они не больные, они исцелились. Болен ты – злобой, ревностью и несчастием. Та пара внутри – теперь их зовут Роза и Енот.
– Почему так? – перебил Симон.
– Не знаю! Они сами так захотели. Помнишь их вчера? Запуганные, несчастные. Не из‑за чего‑то, а по привычке. Они хоть и были людьми состоятельными, но жили почти в трущобах. Привыкли всего бояться, забыли, что жизнь может радовать. А теперь страха больше не будет, никогда. Или вот, смотри! Видишь, вон того, лысого?
Лысый мужчина лежал на газоне, и рассматривал небо, как сам Симон делал вчера.
– Он потерял волосы вместе с кожей на лице, когда горел в своей машине, после аварии, в которой сгорела его сестра. А наш повар из столовой – он был священником, но потерял веру, когда похоронил единственную дочь. И теперь ему хорошо.
