Лимский синдром

Так отвратительно в физическом и моральном плане я не чувствовала себя никогда в жизни. Иоланта, даже подарила колокольчик «на крайний случай», например, позвать ее, если захотелось в туалет, но я, так ни разу им и не воспользовалась. Положение было хуже некуда, но окончательно признавать свою беспомощность посредством этой металлической брякалки не было ни какого желания. И так, несколько дней, Иоланта ходила тут с «уткой», потому, что самостоятельно дойти до туалета я была не в силах. Такого позора я еще не переживала никогда в жизни.

Первым делом, когда, я с огромным трудом, смогла встать с кровати, конечно же, направилась, к окнам.

С большим трудом я забралась на подоконник и открыла одну створку окна, передвинулась на ее сторону, и, навалившись спиной, прижала к внутреннему откосу. Посидела так немного, не шевелясь и позволяя ветру играть с ресницами и волосами. После двух недельного практически обездвиженного существования, теплое дуновение ветра по лицу и свежий воздух, заполнившие легкие – было чем‑то сказочным и почти нереальным.

До носа донесся аромат свежескошенной травы, сначала еле заметно, но постепенно заполнял легкие, приглашая к себе запахи ярких цветов, влажной земли, залитого поливалками асфальта и бабочек.

Была середина весны, солнце уже было достаточно теплым, но еще осторожным и смущенным.

Глаза закрылись сами по себе, а лицо подставилось под теплый ветер, в таком положении абсолютно счастливая я просидела минут тридцать, напрочь, забыв о всех, ужасных событиях последних недель.

Я сидела, совсем не шевелясь, и аккуратно дышала. Словно боялась отогнать, как пугливую бабочку ветерок, нежно окутывающий теплыми объятиями.

Мысли переместили меня в деревенский домик у озера, куда мы с родителями приезжали каждые выходные и на целый месяц или два летом.

Это было счастливое время. В голове, как отрывки кинофильмов мелькали собственные воспоминания из детства:

Я бегу в высокой траве, тогда она была почти по пояс, а сзади бежит папа выкрикивая: «Догоню, я тебя поймаю, берегись», из‑за смеха дыхание сбилось, и, в конце концов, я изнеможенная бегом и хохотом, свалилась в траву. Папа упал рядом на колени и стал щекотать выкрикивая: «Я говорил, что от меня не убежать». Мой детский смех периодами переходил на визг, и видя всю эту суматоху, отдыхавшая в тени дерева мама не выдержала и подбежала. Она со смехом начала оттягивать отца с криками: «Не бойся Зефирка, я спасу тебя!» И мы вместе, смеясь в шутку, боролись в траве.

Зефирка – так мама называла меня. Всегда, не только в детстве. До самой своей смерти этой зимой. Последние ее слова, тихие, словно угасающий в печи уголь, навсегда останутся в моей голове: «Ты такая уже большая, моя любимая Зефирка, жалко, я не смогу побывать на твоей свадьбе».

А тогда, давно в детстве мы веселились и смеялись, потом лежали, с улыбкой наблюдая, сквозь траву за меняющими свои очертания облаками, и пытались угадать, на каких животных они похожи. Эта идиллия продолжалась, пока самый любопытный кузнечик из всех присутствующих кузнечиков на той поляне не запрыгнул мне прямо на нос. Я подняла такой визг, что в находившейся за холмом, деревне, залаяли собаки, чем рассмешила родителей до слез.

Потом мы сидели на летней кухне, пили парное молоко со свежевыпеченным хлебом и клубничным вареньем. Я щурясь от солнца, наблюдала за кошкой, которая неудобно устроилась на тонком карнизе и, как ни в чем не бывало, умывалась. Родители в полголоса обсуждали переход на удаленную работу и переезд в этот домик. На счет работы это было не сложно, они и так находились в основном дома, папа иллюстрировал детские книги, а мама писала статьи в крупный журнал.

Мы так и не переехали в тот дом.

– Ты, что решила покинуть этот бренный мир, распластавшись на асфальте у окна? – Прервал воспоминания, мужской, знакомый уже голос, и, не успела я ни как среагировать, как сильные руки одним быстрым движением переместили меня на кровать. Я ошеломленно уставилась на высокого голубоглазого парня, в сером свитере, голубых джинсах и красных кроссовках.

Он сел рядом, и молча, посмотрел в мое лицо, по растерянному и какому‑то жалкому виду, я поняла, что парень мысленно перебирает варианты с чего бы начать разговор.

– Не дом, а крепость, какая‑то! – Я растерялась, и сказала, первое, что пришло в голову, еще не успев, что‑либо осознать, и начать злиться на виновника этого заточения. Прозвучало это настолько невпопад ситуации, особенно, мой, задумчиво‑таинственный тон, что я смутилась, и в итоге, так и не смогла начать по‑нормальному злиться. Он растерянно кивнул.

С минуту мы просидели, молча разглядывая каждый свои ноги, как будто сейчас это было самое интересное в мире.

Мои босые, белые, с маленькими и тонкими ступнями, длинноватыми пальцами, ногти немного отросшие, покрашены в красный, как вишневый сок цвет. Синие венки расползлись по ступне, словно маленькие речки на карте города, светлый, почти прозрачный пушек на лодыжках.

Его ноги, в объемных кроссовках казались гигантскими на фоне моих. Я машинально скрестила ступни и спрятала их под кровать, словно испугавшись, что парень может раздавить их своими огромными кроссовками. Я невольно улыбнулась своим нелепым мыслям. Всего на мгновение, но от него моя улыбка не скрылась, и, казалось, вывела из ступора.

– Извини меня, – сдавленный голос заставил вздрогнуть, – я, правда, даже предположить не мог, что все так получиться, так глупо до абсурда, – он опустил голову и потер виски. Я смотрела с безразличием, мне не было жалко этого высокого, немного несуразного, застенчивого парня, в то же время он не вызывал у меня и ненависти или злости. Наверное, это и есть эмоциональное опустошение.

– Оставь свое сожаление при себе.

Парень опустил глаза, а я, кажется, начала злиться.

– Ты живешь и занимаешься своими привычными делами, общаешься с привычными людьми, а я две недели пролежала, как чертов полутруп, в чертовой полукоме. Не знаю, где нахожусь и не знаю, что меня тут ждет, так, что твои извинения последнее, что меня сейчас беспокоит.

Я замолчала, тяжело дыша, голова разболелась снова, парень тоже молчал, опустив голову.

– Почему меня не отпустят? – Я отдышалась и успокоилась, тон стал сдержанным.

– Если я тебе все расскажу, это может поставить точку на твоей свободе, сейчас пока решается этот вопрос.

– Свидетелей в живых не оставляют, – безразличная улыбка коснулась лица, – ясненько.

– Типа того, ты еще не свидетель, – серьезно ответил он и нервно взъерошил свои кудрявые волосы, – Артур хочет тебя отпустить… вообще всех отпустить, – он сделал ударение на букве «А» в имени. Говорил он шепотом.

– Всех… – Как тихое, грустное эхо повторила я, тоже непроизвольно понизив голос до шепота.

– Это все Иоланта, она не дает, так, что не обольщайся тому, что она с тобой мила, она тут главное зло, – парень скривился при упоминании ее имени.

Я отрешенно кивнула и без интереса спросила.

– Как тебя зовут‑то?

– Алекс.

– Алиса.

– Я знаю…

Повисла пауза