Ломаные линии судьбы

Но ехать в «кровавом» лифте не смогла, дождалась второго, грузового, в открывающиеся дверцы которого, если честно, заглядывала с некой опаской – ну а вдруг и там кровь, кровь… и у них тут зомби‑апокалипсис во весь рост случился. Нет, лифт оказался чистым и следов убоя не носил.

А вот… а вот выйдя на своём этаже, Аглая сразу же тормознула, увидев на полу чуть ли не лужу свежей, не успевшей взяться даже корочкой крови и отпечатки ботинок, ведущие дальше на площадку, к квартирам. Не так чтобы прямо лужа‑лужа, но прилично из кого‑то натекло, а на стене у лифта осталась ещё одна кровавая пятерня, явно человека «штормило» и качало не по‑детски.

– Да, блин блинский, что же это такое?! – возмутилась, ужасно и как‑то безнадёжно расстроившись, Глаша и…

А что «и»? Тут «и» не «и», а деваться‑то некуда – двинулась по следам. А что делать? Домой бежать прятаться‑спасаться? Мол, ничего не знаю, ничего не видела, не слышала – я в домике! Угу, ага… и хотела бы, да испорчена правильным воспитанием.

В принципе Глаша уже понимала, с кого тут натекло кровавых ручьёв, собственно, и гадать‑то особо не требовалось: ноги‑руки таких размеров имелись лишь у одного человека, проживающего на их этаже. Но пока она не увидела собственными глазами и не удостоверилась окончательно, теплилась такая робкая, трусливая надежда, что, может, это всё‑таки не он. Может, какой маргинал забрался в подъезд, воспользовавшись отсутствием консьержки на месте, или кто‑то кого‑то отмутузил, и тот, наоборот, свалил из подъезда.

Ну, может же быть, а? Всякое ведь бывает?..

Нет, не может, ответила ей реальность, продемонстрировав фигу всем трусливым конструкциям‑предположениям в виде приоткрытой двери квартиры Чащина Виктора Юрьевича, к которым и тянулись те самые алые отпечатки от ботинок.

Совершенно не хотелось Аглае заглядывать в эту квартиру, до прямо незнамо чего не хотелось. Сознание истерично верещало, требуя немедленно сваливать отсюда по‑тихому. «На фиг, на фиг, Аглая, – кричал разум, – давай домой! Очевидно же, что там всё плохо‑плохо, и ужасно, и капец‑звездец, и соваться туда – давай это уж как‑нибудь без тебя, кто‑нибудь другой…»

Ну да, «не соваться» – как раз случай Аглаи Зориной. Отползти по‑тихому и не отсвечивать – щаз‑з‑з, угу… охо‑хонюшки хо‑хо.

Как в том старом советском фильме, отчего‑то вдруг вспомнившемся Глаше.

«Impossibl, Райка, impossibl», – говорит с радостной рожей злодей, считая, что он обыграл тут всех и победил.

«Посибел, посибел», – отвечает ему с довольным смешком хороший советский человек, вставший на защиту иностранной Райки вместе с другими товарищами и всей Советской страной и переигравший плохиша.

Вот и Аглая «посибел», что бы там ни верещал её внутренний голос.

– Эй! – позвала Глаша, эдак осторожненько, одним пальчиком за боковину, приоткрывая дверь чуть пошире. – Виктор Юрьевич, вы там живы?

И прислушалась. Тишина. Такая странная, напряжённая тишина, реальный саспенс… Нет, не совсем тишина, какие‑то еле различимые звуки всё‑таки слышно: не то стон, не то сип‑хрип какой…

– Ладно, – оповестила Глаша, – я вхожу.

Ну и вошла, и осторожно‑медленно двинулась вперёд, ориентируясь на еле слышный звук. Далеко не ушла: на полу, сразу за дверью в большую, стильно обставленную гостиную, расположенной напротив входной, лежал хозяин квартиры в какой‑то изодранной, изорванной клоками рубахе, без одного утерянного где‑то рукава, с ног до головы залитый и перепачканный кровью. И светлый палас под ним пропитывался кровью, словно невидимый художник обвёл контур его тела алым маркером.

– Ёжики шипастые! – высказалась в сердцах Аглая и, шагнув вперёд, присела рядом с телом.

Или пока ещё человеком?

Она наклонилась, чтобы пощупать пульс. По обонянию и нервам, словно кувалдой, ударило застарелым запахом спиртного, тем, который въедается в кожу, в поры, волосы и все внутренности после многодневного накачивания алкоголем, а ещё запахом рвоты и… слишком хорошо памятным ей и знакомым резким, приторным, железистым запахом сырой крови.

Резкий рвотный позыв, рванув вверх, подкатил комком к горлу, Глаша отшатнулась, отстраняясь от источника вони, несколько раз судорожно‑нервно вдохнула‑выдохнула, борясь с тошнотой. Совладала, пересилила себя.

Справилась. И, преодолевая страх, удушающие рвотные позывы, выбивающие слезу, брезгливость и отвращение, протянула руку, отодвинула в сторону практически оторванный воротник некогда белой рубашки и попыталась нащупать жилку на шее. В общем‑то можно было и не искать: в этот самый момент мужчина тихо засипел, чем снял вопрос о статусе себя как уже тела или всё ещё человека живого. Но Глаша таки нашла, что искала, почувствовав, как тихо‑тихо и совсем медленно бьётся его сердце.

Вот лучше бы он не сипел, не стонал и не выдыхал вовсе! Такое амбре из него вылетело, что новый, гораздо более мощный, чем все предыдущие, рвотный порыв вынудил Аглаю подскочить, стремительно выбежать из комнаты и скрючиться пополам, чуть не избавившись от ужина, а заодно с ним и обеда с завтраком.

М‑да уж, очевидно, что господин Чащин несколько дней пил долго, вдумчиво и наверняка с удовольствием, поскольку без удовольствия упиваться до такого состояния вряд ли у кого получится.

Хотя всякое бывает, может, и без него. Но то, что гражданин долго и усиленно пил, курил и тошнился – это точно. Ну и где‑то, видимо, нарвался на резких и решительных мужчин, которым что‑то в поведении Виктора Юрьевича показалось неправильным, не джентльменским. Вот отчего‑то Аглае казалось, что найти людей, которым сильно не импонировала манера общения господина Чащина, не так уж и сложно.

Как говорится, «кто к нам с чем, тот от того и того самого…»

Но как‑то пофиг, что там приключилось и стряслось с этим «милым человеком», сейчас перед Аглаей стоял насущный и вполне определённый, любимый русским народом вопрос: «Что делать?» Судя по пульсу, общему состоянию мужика и тому, сколько крови он потерял, вероятнее всего, что тяжёлая алкогольная абстиненция поутру ему уже не грозит.

Что делать, что делать – спасать! Можно подумать, она сможет просто тихонечко свалить, осторожненько прикрыв за собой дверь, словно её тут и не было, и спокойненько забраться в ванную с лавандовой пеной, которую так замечательно намечтала. И порадоваться, что вопрос с буйным соседом разрешился сам собой.

Ну да, между прочим, не такой уж и плохой выбор, в том смысле, что «не ишак, так султан». Вот только не для неё.

Последнее время она тут прямо спасительницей битых активно выступает – какая‑то очень настораживающая, неприятная тенденция.

И, тягостно вздохнув, Аглая вышла из квартиры соседа и набрала сто двенадцать. А закончив разговор со скорой помощью, вздохнула ещё более тяжко, достала из сумочки небольшую кожаную визитницу, вытащила из неё визитку участкового и набрала номер Хлебникова, мысленно помахав рукой уплывающей от неё куда‑то вдаль ванне, из которой порывы лёгкого ветерка выхватывали пушистые комки лавандовой пены, оставляя их плыть облаками в фарватере чугунной посудины…