Лют
– Не‑е, вряд ли. Вроде как это тимарха чернотелкообразная, жук‑кровонос, на Люте их пруд пруди. – Джон широко улыбается, по его лицу разбегаются морщинки. – Не подумайте, что я при вашей дочке выражаюсь, леди Тредуэй, его вправду так называют. Вот сфотографирую и выясню точно. В конце концов, за то мне и платят.
– В самом деле? – смеюсь в ответ я. – А разве не за бумажную работу, починку, составление каталогов, охрану редких птиц и…
– А, бросьте, есть работенка куда хуже. – Блеск в его глазах слегка тускнеет.
Так мы упоминаем войну – вскользь. Она проступает в нашей безмолвной благодарности и смирении, в том, как мы делимся друг с другом открытками и письмами с фронта, как тщательно ухаживаем за грядками и бережем продуктовые карточки. Говорим обиняками, никогда напрямую. Но, возможно, люди держатся так только со мной из‑за моего американского – вражеского – акцента. Ни слова о войне.
Или, скорее, дело в том, что мы не готовы взглянуть правде в глаза, принять все, о чем сообщают в новостях: оккупация целых стран; города, погруженные во мрак из‑за затемнения или полностью стертые с лица земли; раздутые от воды трупы у берегов практически всех континентов, лагеря беженцев – стихийные поселения, которые разрастаются, горят и возникают вновь; накрытые простынями тела убитых солдат – бесконечные ряды трупов, подготовленных к сортировке и отправке домой. В то время как у нас на Люте царит идиллия.
Я ободряюще похлопываю Джона Эшфорда по широкому плечу, отчасти желая ободрить и себя, и беру дочь на руки. Ее взгляд уже привлекла какая‑то морская птица на дорожке – Джон наверняка определил бы вид, – и если не перехватить Эмму прямо сейчас, то она погонится за птицей, а мне придется бежать за дочкой до самой пристани.
– Дамы, ваши вещи я погрузил, так что можете усаживаться. – Джон жестом указывает на кузов пикапа. А я и не заметила выстроившиеся в нем чемоданы.
– Ну что вы! – Внутри у меня екает, как обычно бывает, когда кто‑то старается проявить любезность. – Благодарю. Не стоило…
Да мне только в радость. Для того ведь колеса и нужны, а? – Он любовно поглаживает крышу автомобиля. Учитывая, что на нашем острове, который легко можно обойти пешком, имеется ровно два механических транспортных средства, причем второе – мотоцикл, грузовая платформа есть только у пикапа. Джон гордится своей машиной, пускай на борту кузова и выведено «Национальный фонд», а не «Джон Эшфорд, генеральный смотритель».
Со стороны дома доносится глухое «рр‑вуфф», секундой позже к нам пулей летит наш полудикий лабрадор, и я ругаю себя за незакрытую дверь. Обычно Макс со всех ног уносится прочь и оказывается на другом конце острова, не успеешь позвать (хотя он все равно не слушается), но сегодня все внимание пса поглощено автомобилем. Когда Макс, весь в слюнях от радости, пытается присоседиться к чемоданам, я пользуюсь возможностью, аккуратно беру его за ошейник и отвожу обратно в дом к Салли.
– Вот балбес. – Она укоризненно качает головой. – Ну, идем, Макс. На этой неделе останешься со мной, но зато я побалую тебя вкусненьким.
– В тот момент, когда я наконец закрываю за собой дверь, Эмма решает повторить собачий трюк и безуспешно пробует забраться в кузов с криками: «Туда! Туда!» Мой милый дикий зверек. Огибаю пикап и целую дочурку в лоб, вдыхая аромат земляничного шампуня, затем беру ее на руки и занимаю пассажирское сиденье. Миледи. Юная леди. – Шотландский акцент Джона Эшфорда заметнее всякий раз, когда он изъясняется высокопарно, что бывает часто.
Сама галантность, он захлопывает за нами дверцу. Все обитатели Люта постоянно стремятся нам угодить, и я каждый раз смущаюсь. Мы, Тредуэи, живем на острове как вечные постояльцы курортного пансионата, при том что большинство из тех, кто нам помогает, отнюдь не получают в Олдер‑хаусе жалованья. Прожив здесь почти семь лет, я до сих пор не могу уразуметь, чем мы заслужили столь доброе отношение.
Тряский пикап Джона Эшфорда увозит нас с подъездной аллеи, обрамленной северными вязами, и я снова щурюсь от ярких солнечных бликов на воде. Эмма по пояс высунулась в открытое окошко, раскинув руки так, словно хочет поймать поток воздуха и улететь.
– Я слышу лошадку! – кричит она.
Аккуратно усаживаю ее к себе на колени и в ответ на вопросительную улыбку Джона пожимаю плечами.
– Она мечтает о лошади.
Джон усмехается. На Люте лошадей нет и никогда не было. Здесь не принято их держать – видимо, на острове они дичают, – и я не намерена становиться первой леди Тредуэй, нарушившей традицию исключительно по прихоти ребенка. Завтра, когда мы приедем в Суррей, Эмма сможет покататься верхом с тетей и кузенами.
Фырча, пикап проезжает мимо школы и движется к пристани. По пути я прочесываю взглядом каждый дюйм горизонта, но не вижу ни Чарли, ни кого‑то похожего по росту – возможно, потому, что прочие дети уже покинули остров.
Слава богу, море сегодня спокойное – по крайней мере, наш катер не будет валять на волнах всю дорогу через Бристольский залив, как в прошлый раз, когда мы направлялись на большую землю, почти год назад. Говорят, сейчас в этих водах безопасно: они регулярно патрулируются, да и боевые действия идут далеко отсюда, – и я склонна этому верить. Военные корабли размещены весьма продуманно, и не только ради безопасности нашего крошечного архипелага, ведь через незащищенный Бристольский залив враг может проникнуть в самое сердце Британии.
Я крепче прижимаю к себе Эмму. За четыре года войны с нами не стряслось никакой беды. Режим прекращения огня, объявленный на прошлой неделе, соблюдается. И сегодня все будет хорошо.
Причала, у которого нас ждет катер, пока не видно, зато я вижу куда более внушительную
«Гордость Люта» – она плавно скользит по волнам, палуба до отказа заполнена пассажирами. Зрелище вызывает у меня в памяти фото поездов, битком набитых детьми, которых вывозили в эвакуацию во время «Лондонского блица». Боже, нет. Стоп. Если «Гордость» что и напоминает, то скорее прогулочную яхту со школьниками, отплывающую в увеселительную поездку на весенних каникулах.
Тесновато им там, наверное, – набились как сельди в бочку, – но, с другой стороны, и путешествие их короче нашего: до острова Суннан максимум двадцать минут хода, тогда как путь до большой земли займет у нас несколько часов. Скромные условия в этот уик‑энд ждут всех пассажиров «Гордости», даже тех, кто успел занять ветхие летние домики. Остальным придется довольствоваться палатками и кострами, однако бытовые неудобства – небольшая цена за то, чтобы в очередной раз подкрепить традиционное суеверие Люта.
– Глядя им вслед, я немного сникаю, как ребенок, которого не пригласили на праздник, хотя в действительности все не совсем так. Буквально позавчера две «мамочки», Венди и Дженни, поинтересовались, поеду ли и я на Суннан, раз уж принято решение отправить туда всех детей. Когда я сообщила, что мы уезжаем отмечать годовщину свадьбы, их лица вытянулись сильнее, чем можно было ожидать. Если еще не уедете, приходите нас проводить, – сказала Венди, только сильнее меня смутив: я и понятия не имела, что так полагается.
В итоге сегодня утром я осталась дома, хотя вряд ли на пристани кто‑то заметил, что меня нет. По правде говоря, я на самом деле подумывала туда сходить – Салли небрежно, как бы между прочим осведомилась, собираюсь ли я на проводы, – но ведь никто впрямую не объяснил мне, что это часть моих обязанностей. Никто, и, уж конечно, не Хью, с головой ушедший в подготовку к нашему отъезду. Чемоданы мы упаковали меньше часа назад, Чарли все утро егозил, Эмма сперва хныкала, потом расшалилась, а я сама убей не понимала смысла этой затеи. Кому нужно, чтобы Нина Тредуэй пришла на берег помахать рукой вслед уплывающему кораблю?