Лют
Нельзя сказать, что я близко общаюсь с родителями островной ребятни. Наши дети немного разнятся по возрасту, поэтому на игровой площадке дружбы с мамочками завязать не получилось, к тому же большинство из них знают друг друга еще с тех пор, когда сами были детьми. Их семьи – основа местного сообщества. Непросто вклиниться в него, перенять негласные коды, соблюдать социальные ритуалы. И все же: «Приходи нас проводить». Во всяком случае, я знаю, что отправка детей на Суннан не относится к традициям Люта, потому что раньше этого не делали. Согласно вековому обычаю, все жители острова независимо от возраста и состояния в День «Д» обязаны находиться на Люте. Но не в этом году. На острове провели всеобщее голосование и решили иначе. В связи с войной, с тем, что нас стало меньше и т. д. и т. п., остров временно покинут дети и несколько взрослых, которые будут за ними присматривать, в том числе преподобный Уоррен. Обычно он остается на Люте, что лично мне кажется странным, учитывая откровенно языческий характер действа.
Поразительно, что островитяне умудряются поддерживать традицию даже в военное время. В других местах говорят, что это День середины лета или Альбан Хеффин, а мы здесь называем его просто солнцестоянием и пьем в саду у соседей чай со сливками. Но не в этом году. Близится седьмое по счету летнее солнцестояние, а значит, День «Д».
При всей жути этого обычая люди относятся к нему очень искренне, но можно ли ставить им в вину игру воображения? Прямо скажем, сейчас, когда их близкие воюют где‑то далеко, это событие наверняка поможет отвлечься. Надеюсь, в наше отсутствие погода на острове не подведет. Мы трясемся на ухабистой грунтовке, Джон Эшфорд за рулем вдохновенно насвистывает, а я замечаю в окне Мэтью Клера, смотрителя маяка. Он идет вдоль обрыва на север – черные космы развеваются на ветру, плечи вздернуты, словно ему градусов на десять холоднее, чем остальным, но надеть куртку или хотя бы опустить закатанные рукава он все равно не намерен. Как будто наказывает себя. Сегодня он без мотоцикла. Должно быть, ходил на пристань, помогал сажать детишек на пароход. Значит, Мэтью остается на острове.
Когда мы проезжаем мимо, Мэтью механически взмахивает рукой – видимо, думает, что Джон в машине один. Я бы помахала в ответ, если бы не опасалась, что он как‑нибудь извратит мой жест и сочтет его оскорбительным.
Хотелось бы мне сказать, что я бросила перебирать причины, по которым Мэтью исполнился ко мне презрением с того дня, как Хью привез меня на остров, но неприятная, раздражающая загвоздка тут вот в чем: может, Мэтью и не ангел, но он милый, добрый, отзывчивый человек, и все здесь его обожают. Это он вешает на место птичьи кормушки, сорванные в грозу, привозит старикам продукты, наклоняется погладить кошку и присматривает за козами. Он славный по всем статьям. И ненавидит меня. Я стараюсь о нем не думать. Казалось бы, когда его нет поблизости, это не должно составлять труда, однако в моей памяти то и дело всплывает – ярко, словно я вновь переношусь в ту церковь, – взгляд, которым он прожег меня, когда Хью представил нас друг другу, и я промямлила соболезнования: Мэтью посмотрел на меня так, будто я на него плюнула. С годами этот взгляд менялся, но нисколько не утратил пронзительности.
Вообще‑то не стоило бы так сильно из‑за этого переживать. Мне ведь не впервой. Я никогда не была похожа на Бекку, мою блистательную сестру, магнитом притягивающую друзей. Мама регулярно напоминала мне, до чего я необаятельная – противная, тяжелая в общении, – и я научилась уходить в тень, не спорить, делаться незаметной. Даже здесь, на уединенном острове, я веду себя так же. И тем не менее ухитрилась обидеть того, кого все считают идеалом. Господи, как же меня это мучит.
Дорога сужается, сворачивает к побережью. Я перегибаюсь через Эмму, высматриваю Хью и Чарли, но вижу только мужа: он стоит ко мне спиной, красивые руки то хватаются за тронутые сединой волосы, то жестикулируют, то снова погружаются в шевелюру. Рукава закатаны – к отпуску готов. Возможно, Чарли уже на борту, щелкает тумблерами, трогать которые ему запрещено.
– Ды‑ы‑мок, – выдает Эмма.
– И верно, – добродушно фыркает Джон, радуясь ее растущему словарному запасу, но глаза его не смеются.
Я тяну шею, стараясь разглядеть, что привлекло их внимание. Над кормой нашего катера поднимается зловещее серое облачко. Теперь я вижу, что рукава у моего мужа закатаны не просто как у человека на отдыхе. Льняная рубашка испачкана машинным маслом, и на Хью это совсем не похоже. Он пытается что‑то отремонтировать. За все семь лет, что я его знаю, это ни разу не заканчивалось хорошо. Он принимается возбужденно мерить шагами причал, негодующе тыча пальцем в сторону какого‑то крепко сбитого мужчины с бородой, а тот лишь пожимает плечами. Только когда Джон подъезжает к пристани и глушит мотор, я узнаю здоровяка: это механик, который несколько раз приезжал из самого Девона, чтобы проверить работу маленькой островной электростанции.
– Я в этом не разбираюсь, – говорит он, и по его интонации я понимаю, что в ответ на крики Хью он повторяет фразу не первый и даже не в пятый раз.
А я вам говорю, что разбираетесь! Кроме вас, тут больше никого не осталось. Вы разбираетесь в моторах и свой катер тоже чините. Неужели нельзя еще разок взглянуть на этот?
Хью никак не может унять беспокойные руки – запускает их в шапку волос, сует в карманы, сжимает в кулаки, сцепляет и расцепляет пальцы. Неудивительно, что механик застыл на месте, точно кролик в поле, прикидывающий, в какую сторону лучше удрать.
– На улицу, хочу на улицу! – Эмма выбирается наружу через открытое окошко, да так шустро, что я не успеваю ее удержать.
Чьи‑то руки, появившись словно бы из ниоткуда, вовремя подхватывают мою дочь на парковке. Она заливисто хохочет.
– Э, нет, принцесса, летать ты пока не научилась – крылышки еще не отросли!
– Боже. – От облегчения я едва не вываливаюсь в дверцу, которую открыла передо мной Джоанна. – Этот ребенок в гроб меня загонит.
Джо улыбается, поудобнее устраивая Эмму на бедре.
– Я с ней побуду. Иди поговори с Хью. Колеблюсь.
– Не знаешь, в чем дело?
– Что‑то с двигателем.
Меня охватывает беспокойство, однако его заглушает волнение другого рода. По правде говоря, когда Хью предложил уехать на эту неделю, я не обрадовалась. Меня давно интересовали местные традиции, я проявляла чудеса терпения – почти семь лет ждала, когда же наступит таинственный День «Д», но Хью рвался с острова.
Почему – я поняла довольно быстро. Отец Хью скончался семь лет назад, по несчастливому совпадению, в День «Д», и сын не смог с ним попрощаться. Хью тогда находился посреди Атлантики, на борту океанского лайнера. Он только‑только познакомился со мной и влюбился – как раз когда умер его отец. И если в этом году ему предстоит справиться с очередной волной воспоминаний и сожалений, то, уверена, на это время он предпочтет оказаться подальше от дома. Я его понимаю, однако задумываюсь: не легче ли Хью было бы скорбеть здесь, среди людей, которых он знает с рождения? По‑моему, в том и заключается смысл этого странного обряда – вспомнить всех жителей Люта, ушедших в мир иной, поколение за поколением, от неолита до наших дней.
– Ну, вот и отметили годовщину, – вздыхаю я.
– Надеюсь, Хью догадался оформить поездку по возвратному тарифу. – На лице Джо мелькает усмешка, расшифровать которую я не успеваю.