Маска судьи

Томас МакГиллан. Ранее я ничего не слышала о нём, но, как мне доходчиво объяснил Форрестер, это была, что называется, «крупная рыбка». Бизнесмен, у которого в собственности была целая сеть стоматологических клиник в нескольких штатах. К тому же он был известным психиатром, услугами которого пользовались самые влиятельные люди, в том числе, по слухам, даже мэр нашего города Альберт Кейн. Ему было 56 лет, однако выглядел он куда моложе своего возраста. Волосы были тёмные, никаких следов седины. Причёска аккуратно уложена, вероятно, рукой профессионального парикмахера. Он был одет в дорогой костюм с голубым отливом и изящного вида галстук. На его левой руке я заметила часы, которые игриво поблескивали в лучах солнца. Я не особо разбиралась в моделях часов, но один их вид заставил меня подумать, что стоят они больше чем моя годовая зарплата. Хотя и это наверняка было явным преуменьшением.

– Да, сэр, вы ведь Томас МакГиллан? – официальным тоном, задала свой вопрос я, хоть и понимала, что это именно тот человек, который нам нужен.

– Да‑да, это я всё верно. Вы пришли по адресу. – Протараторил Том, находившийся, явно, в возбужденном состоянии. Он смотрел на нас, словно ожидая чего‑то. Я не сразу поняла, но он заслонил собой проход калитки, загораживая нам путь во двор. У меня создалось впечатление, что он намеревался отвечать на наши вопросы, стоя прямо здесь.

– Если вы не против, мы пройдём в дом? – задал вопрос Форрестер. Кажется, что Джейкоб подумал о том же, о чём и я.

– Что? Зачем? То есть… Да, конечно, проходите, – он отошёл от проёма, освобождая нам проход. – Простите. Я немного не в себе. Думаю, вы понимаете. Такая трагедия.

– Мы всё понимаем, сэр. – Сочувствующе сказал ему Джейкоб и прошёл через калитку. Я пошла следом за ним. Томас шёл впереди и, разговаривая с нами, очень энергично жестикулировал, сопровождая каждую фразу невербальными знаками. Он определённо нервничал.

– Да‑да, это в голове не укладывается. Я не… Ладно, простите. Идите за мной, продолжим разговор в доме. – Сказал Томас, быстро шагая по направлению к своему белоснежному особняку. Мы с Форрестером следовали за ним. Пройдя через огромный двор, стоя у самой входной двери дома, я задала вопрос мистеру МакГиллану:

– Скажите, что это был за человек?

– Человек?.. Вы про ненормального в рясе священника? Ха! Не обращайте внимания, какой‑то сумасшедший миссионер, – ответил он, сделав жест рукой, словно отмахнулся от мухи, жужжащей над его ухом.

– Ваш знакомый?

– Нет. – Твердо ответил мне мистер МакГиллан. – Вижу этого полоумного впервые!

– Зачем он солгал? Это же очевидная ложь. Не думал, что мы слышали их разговор?

– Прошу, проходите. – Дверь отворилась, и мы прошли вперед. Мистер МакГиллан пошёл вслед за нами.

Мы шли по коридору, украшенным безвкусными картинами в позолоченных рамках. Я ненавидела картины. Вообще любые. Спасибо моей маме. Она была художником, ну или, по крайней мере, она себя таковой считала. Сара Кроуфорд часто запиралась на чердаке нашего дома и могла не выходить оттуда неделями. Всё это время она корпела над своими «шедеврами», мечтая, что вдруг однажды её труды оценят по достоинству, разглядят в ней гения живописи, и она по итогу станет известным высокооплачиваемым художником, картины которого будут красоваться на какой‑нибудь выставке современного искусства.

Но, как это обычно бывает: гениев редко не признают при жизни. Иногда, чтобы обрести известность, автор почему‑то сначала должен был умереть. Возможно, если бы не пожар, унёсший с собой работы Сары Кроуфорд, то она бы обрела свою популярность. Хотя я в этом сомневалась, ведь её картины были ужасны. Мы с отцом, конечно же, не намекали ей на это, но думаю, в глубине души она сама это понимала, хотя не переставала усердно трудиться. Как‑то раз мне хватило «наглости» заглянуть на чердак и посмотреть за процессом её творческой деятельности, после чего, заметив моё присутствие, она швырнула в меня керамическую кружку и проорала: «Пошла вон отсюда! Сколько раз я просила не отвлекать меня, идиотка!» Наши отношения с ней никогда не были тёплыми, но, несмотря на это, мне всегда хотелось узнать её ближе. Но она никого не подпускала к себе. Непонятно, почему она вообще завела семью, ведь она неоднократно говорила, что мы мешаем её творческой реализации. Помню, она часто повторяла фразу: «Вам меня не понять! Я говорю вам, а вы меня не слушаете!». Но ирония в том, что именно она отказывалась слышать нас. Она была так сильно озабоченна собой, что не замечала, как её семья постепенно распадается на осколки. Хотя… Может и замечала, но ей было плевать?… Кто знает? К сожалению, я меня не было возможности поговорить с ней об этом, ведь мне было двенадцать, когда её убили прямо у меня на глазах. Я очень смутно помню лицо человека, который это сделал. Мозг, как известно, старается блокировать травмирующие воспоминания. Это своего рода механизм защиты, данный нам природой для того, чтобы впоследствии человек смог сохранить рассудок и нормально функционировать в обществе. Но как по мне – это было лишь помехой, ведь если бы я вспомнила лицо нападавшего, то, возможно, я бы смогла его опознать, и он бы уже давно лежал глубоко под землей, пройдя процедуру смертной казни, либо проводил остатки своей жизни, будучи узником тюрьмы особо строгого режима.

Вступив ряды стражей порядка, я стала изучать это дело. Но данных было слишком мало. Соседка подтвердила, что услышала крики, после чего позвонила в 911, а заодно и моему дяде. Офицер Джим Кроуфорд примчался на место трагедии быстро, так как жил буквально в паре домов от нас и не дал преступнику закончить своё дело и убить меня. Как описал преступника дядя: белый мужчина за двадцать пять. Был одет в чёрную толстовку с капюшоном, а лицо было скрыто маской. Преступнику удалось сбежать, но перед этим он зачем‑то поджёг наш дом. Джим вынес моё тельце наружу из пасти горящего дома, что некогда был моим убежищем. Я помню, как он бережно положил меня на лужайку и сказал: «Не переживай, всё будет хорошо, родная». Затем, как Джим сам потом вспоминал: он забежал в гараж, который ещё не был объят огнём, взял машину моей мамы, положил меня на заднее сиденье и отвёз в больницу. Ему пришлось взять машину, так как до нашего дома он добежал пешком. Благо моя мать всегда оставляла ключи прямо в замке зажигания. Помню, как по пути в больницу я лежала на заднем сиденье автомобиля и слушала, как Джим говорит: «Мужчина! Белый! Я везу Алису в больницу, объявите перехват! Он не должен уйти!».

Но он ушёл.

Этот день оставил глубокие шрамы на моей психике. Кровоточащие раны, из‑за которых впоследствии я каждую ночь просыпалась от того, что чувствовала, как его холодные сильные пальцы сдавливают моё горло.

 

7

– Прошу, присаживайтесь. Можете чувствовать себя как дома, – заверил нас хозяин и сел на длинный диван прямо напротив нас.