Мертвые страницы. Том I

Наши мужики после того не стерпели. Бабы их с горя выли, руки заламывали, волосы на себе рвали. Так мужики‑то днём собрались кто с чем: с топорами, вилами, серпами. Затем за батюшкой (пьянчугой нашим) в церковь сходили за благословением и двинули к хате Варвары, чтобы самосуд вершить.

Бабы у колодца костёр собрали из поленьев и щепы да хвороста. Ух, огромный такой получился! Думали, ведьму враз зажарит насмерть. А оно во как вышло: выкуривать из хаты Варвару пришлось, подпалили хату. Что поделать было? Иначе ведьму не достать. Но перед тем мужики и в окна лезли, и двери вышибали, а та под пол, холера, пряталась, так ещё и загрызала смельчаков, кто в хату таки её попал. Никого не щадила: кому пальцы зубами оттяпала, кому кишки выпустила и глотки разорвала.

Оттого заметно поредели ряды смельчаков‑мужиков наших, но они не отступали.

К вечеру ведьму выкурили и набросили на неё рыболовные сети в несколько рядов, запутали, связали и на костёр потащили, а тот, когда её в огонь бросили, взял и потух.

А Варвара как загогочет и давай когтями да зубами сети рвать. Зубы да когти у неё, к слову, огроменные, звериные, в один момент выросли. Всех жуть обуяла, бабы заголосили, поняли, что с ведьмой не совладать и сейчас она их со злости всех порешит.

Что и сказать, разбегаться стали как бабы, так и мужики. Зато наш батюшка Ефим пьяный, а оттого и смел, и храбр, подоспел к костру с церковными рушниками, что алтарь покрывали. Ещё воды святой взял и ведьму ею облил, отчего дым пошёл сернистый, а она верещать испуганно и от боли стала, задёргалась и затихла.

Тогда Ефим давай громко созывать мужиков подсобить, чтобы теми рушниками её накрыть, а затем в церковь перенести: мол, оттуда нечистая сила не только не сбежит, а силу свою потеряет.

Только, на беду, ошибся он. Но мужики, осмелев, вернулись и, всё сделав по его воле, Варвару в церкви заперли на ночь. Она там тихо не сидела, а ворожила, как предполагали, что руки себе прокусила, верёвки перегрызла и самого Сатану из ада вызвала, потому что внутри церкви всё копотью и сажей покрылось, а иконы обгорели, пол и стены трещинами пошли, а от грохота и гула собаки истошно ночью выли и воем своим захлёбывались.

Отца Ефима деревенские поутру не обнаружили, но домик его, который при церкви, был весь в крови, а внутри царил разгром небывалой силы, даже доски половые вывернуло, окна вдребезги.

И Варвару тоже не нашли, исчезла она из запертой церкви. Деревенские мужики (из тех, кто уцелел) позднее совет держали, что делать дальше. Предполагали, чего таить, худшее, что ведьма, когда вернётся, то мстить будет насмерть всей деревне. Оттого предлагали сделать разное: и в монастырь ехать да помощи просить, или к колдуну из соседней деревни за помощью обратиться. Пораздумывав, выбрали второе. Затем деньги по хатам собирали, ценности, серебро, украшения – ничего не жалели, жить хотелось всем.

Но помощь неожиданно пришла, откуда совсем не ждали. И, как оказалось, цена той помощи была гораздо выше, чем все ценности, что собрали. Цена оказалась нашей общей свободой, только о том мы, деревенские, и не догадывались.

Помощники наши схитрили, а мы от страха на всё готовы были и поэтому на предложенные ими условия соглашались, не раздумывая. Притом, что поначалу условия были совсем уж простыми, необременительными.

Многие деревенские с того даже вздохнули с облегчением, а я про себя подумала, что неспроста всё, но от мысли быстро отмахнулась, ибо делов предстояло немеряно.

Стоит пояснить, что помощниками взыскались мать с дочкой – словом, лишь лицами слегка на друг дружку похожие да глазами жгучими и чернючими, словно жидкий мазут. А так мать – толстуха ширококостная, а дочка тощая, как доска, а ещё недоделанная, с физическими изъянами. Горбатая, и то ли ноги, то ли руки у неё одна короче другой – неясно, но в глаза бросается её походка, медленная, прихрамывающая. Вот они сами приехали к нам в деревню, с чемоданами и сумками, сами помощь предложили, назвавшись кровными родственниками Варвары, а ещё в дом той сразу заселились.

Но перед тем обошли деревню целиком и полностью и в церковь заглянули. Мужики их сопровождали, по просьбе оных, да на вопросы отвечали и показывали, где и как собака нападала, а ещё о том, что в церкви, по их думам, произошло. То мне муж рассказал. Он с теми мужиками ходил, а ещё сказал, что из церкви, когда туда зашли мать с дочкой, то мужиков выгнали, а сами они сразу к арке каменной направились, и видно было, как сильно обе женщины изменились в лице то ли от страха, то ли от удивления. Мужикам того не понять было.

Стоило пришлым женщинам заселиться да деревню ещё раз обойти, уже нашёптывая что‑то при этом и кровью куриной окропляя себе по пути дорогу, заборы, хатние двери, да обрызгивая границы деревни, как словно всех деревенских разом невидимое напряжение отпустило. Будто бы сама атмосфера страха, с произволом ведьмы разлившаяся ядовитыми миазмами, в воздухе сгинула – легче стало и спокойно.

В общем, все местные в одночасье перестали бояться. И благодарить на радостях кинулись мать с дочкой, заодно узнав их имена. Мать звали Роксоланой, а дочку Марьяной. Они и пояснили, что с города сюда насовсем жить приехали, что помогать всем будут, лечить, как прежде делала Варвара. А также уточнили, что ту бояться больше не нужно, вреда уже никому не причинит. Мол, заперли её в особенном надёжном месте. И разулыбались, и всех деревенских на ужин позвали к себе в гости. А наши и купились на их убеждения, ласковые улыбки и, конечно же, на щедрое угощение. Оказалось, ведь богатыми они были, из города с собой много деликатесов и снеди вкуснющей привезли – того, что никто из наших ни разу в жизни не пробовал.

Только мне эта снедь в горло не лезла, как и вино приезжих, домашнее, сладкое, с запахом ягод и трав. Даже с мужем тогда поссорились, не смогла убедить его, ссылаясь на дурное предчувствие: не есть угощения и не пить того вина, и я ушла домой в одиночестве и плакала там от бессилья.

Потом оказалось, что права я была во всём, что подозревала и думала, права.

Роксолана и Марьяна богатыми были и оттого дом свой новый быстро перестроили в дорогие видные хоромы кирпичные, хозяйство завели и вскоре клиентов стали принимать.

А я другое видела, что если кто из них просил кого из наших о чём‑то, то тот никогда не отказывал.

Служанок ещё к себе приглашали в помощь по дому, но предпочитали молодых, а ещё муж Роксоланы из города вскоре к ней приехал. Статный красивый мужчина, из тех, про кого скажешь – видный. Разве что грустный, и молчаливый, и домашний такой – одним словом, прирученный.

Сразу я как глянула на него и подумала, что не по любви он с толстухой Роксоланой, а по привязи ведьмовской. К слову, я никогда за помощью к ним не шла и не пойду, даже если помирать буду.

Чувствую, что за свои услуги берёт она не только кровью, а душами клиенты расплачиваются.

Вот из города, как обжились, к ним стали приезжать иномарки, как к Варваре. И уходили от ведьм мужики, в пиджаках, плечистые, все как один довольные. А ещё они щедро платили ведьмам – это как пить дать.

Алконавты наши моему мужу порой рассказывали, когда под градусом были, что видели настоящие слитки золота: их в сумках и кейсах к ведьмам возили. Что же такое дорогое у них покупали? Даже подумать, предположить страшно. Или за какие чудовищные, противные Богу услуги им платили? Знаю лишь одно, что ведьмы по ночам в лес часто ходили, и в церковь захаживали, и там бродили в чём мать родила, и до рассвета возвращались с полными корзинами разных трав и кореньев, грибов, мха и ягод. И сами грязные, что словно из земли повылазили, да с лицами, вымазанными в крови. Вот это я сама не раз видела из окна, когда бессонница накатывала – видимо, от тревожных мыслей, кои преследовали меня неотступно, терзали, как навороженные ведьмами, в отместку.