Мертвые страницы. Том I

Павел долго возился с ключом, вставляя его в замочную скважину. Руки дрожали. Затем с усилием толкнул внутрь дверь и вошёл. Пахло на чердаке травами и знакомой маслянистой горечью. Темно. Но на стене быстро нащупал выключатель. Лампа яркого дневного света на потолке убрала темноту, заставив его на мгновение зажмуриться. Затем, открыв глаза, он осмотрелся. Окон на чердаке не было. Мольберты располагались у стен, прикрытые тёмной тканью. В центре чердака – широкий, обведённый мелом круг, в нём непонятные символы вокруг пентаграммы. А ещё чёрные толстые свечи – точнее, целый ряд свечей и огарков у пустующего алтаря.

Осмотревшись, он обнаружил старинный тёмно‑красный деревянный буфет со шкафчиками, находившийся прямо за дверью, словно специально там прятался. Благо буфет был не заперт и за стеклянными, из непрозрачного тёмного стекла шкафчиками, внутри, на полках, размещались тоненькие прямоугольные флакончики с резиновыми пробками. Все с наклейками и меловыми пометками. Пришлось повозиться, пока обнаружил искомые – с красными крестиками. Подумав, Павел взял их все – четыре штуки.

Когда закрывал шкафчик, то заметил небольшую ступку с пестиком, края которой поблескивали от фиолетовой жирной и словно фосфоресцирующей пыли. Сам не понял, почему взял в руки ступку, забыв об осторожности. Фиолетовый цвет внезапно остро напомнил о паразите, вытащенном из мужчин, тут же заставив с омерзением положить ступку на место. Но запах из неё знакомой едкой маслянистой горечи таки шибанул в нос, и Павел чихнул, едва не столкнув на пол временно поставленные на край буфетного стола под шкафчиками флакончики с укрепляющим средством.

Сердце ёкнуло, и вдруг вспомнилась Божена и ее пустые, не узнающие его глаза, и та жуткая седовласая старуха, напавшая на водителя, чтобы совокупиться с ним. Почему‑то на мгновение именно та старуха пронеслась перед мысленным взором особенно чётко, и в этом видении она, закончив своё мерзкое занятие, резко подняла голову вверх. Спутанные седые космы волос разлетелись в стороны, и Павел увидел, что вместо лица у старухи чёрная собачья морда. Видение пронеслось пулей и исчезло. Ему стало сильно не по себе, и Павел поспешил покинуть чердак.

Жора Константинович дремал, сидя прямо на полу. Пришлось разбудить его, дотронувшись до плеча. Он осоловело уставился на Павла, словно не узнавал. На что Павел, испугавшись, проговорил:

– Эй, это же я. Вот флаконы.

– Хорошо! Давай сюда, – протянул руку мужчина и взял один флакон. Затем дрожащими пальцами медленно открыл и в один глоток выпил, поморщился, зажмурившись. И, когда снова открыл глаза, Павел готов был поклясться, что кожа на лице Жоры Константиновича резко порозовела, сменив нездоровую бледность, а лицо меньше стало походить на ссохшийся череп.

– Ещё! – сипло, с придыханием внезапно выговорил Жора Константинович, протягивая руку.

Его глаза, мгновение назад выцветшие и тусклые, заблестели. Павел протянул ему ещё один флакон, и тот, больше не морщась, выпил.

– Теперь ты! Пей, не бойся, парень! – нормальным голосом проговорил Жора Константинович, и Павел едва мог поверить своим глазам, ибо тот уже выглядел заметно поздоровевшим.

Жидкость из флакона на вкус оказалась ядрёной и острой, как гремучая смесь из редьки, хрена и перца чили. Она опекла язык, как жгучая лава прошла через гортань и, оказавшись в желудке, разлилась во всём теле приятным теплом. Внезапно стало так хорошо, так здорово и легко, что хотелось смеяться и петь, а ещё при сильном желании, наверное, можно было взлететь. По крайней мере, такое внутри у Павла распирало необъяснимое крепкое чувство. Улыбка сама собой возникла на его лице, затем он рассмеялся.

– Эй, парень, возьми себя в руки. Эффект эйфории скоро пройдёт, а дел много. Чёрт, как же здорово снова слышать собственный голос.

Павлу сейчас захотелось задать много вопросов Жоре Константиновичу, но озвучил он только один, самый важный:

– Так, а почему вы раньше сами не взяли флакон и не выпили?

– Я не мог по собственной воле, как и сейчас не могу, ни навредить, ни ещё чего ведьмам сделать. Не мог и говорить. А ведьмы заразили, сказали, что материал им попортили и срочно нужен новый.

– Хорошо, – ответил Павел. – Я верю. Расскажите, что нужно сделать, чтобы отсюда сбежать?

И Жора Константинович рассказал, торопливо, но со знанием дела, ведь долгие годы вопреки собственной воле служил ведьмам и с того истово больше всего на свете их ненавидел.

Оказалось, только огня боялись тварюги, и, как надеялся, предполагая, отчим Марьяны, уничтожение того паразита, которого ведьмы выращивают в подвалах каждой своей приспешницы, должно было их ослабить и, как минимум, отвлечь. Но и предупредил, когда Павел рассказал, ответив на вопрос Жоры Константиновича, как он смог выбраться из жуткого места в ином мире. Что, мол, старуха та особо опасна, ведь она прабабка Марьяны – Варвара. Она и в собаку умеет превращаться, а ещё Жора Константинович отметил, что ведьмы: Марьяна, Роксолана и Варвара – необъяснимым образом связаны, ибо в дни силы, на шабашах, он замечал, как внезапно из одной ведьмы в образе собаки, словно выходило три, будто бы они могли, благодаря колдовству своему, пребывать в одном теле, а затем растождествляться.

– Как всё сложно, – почесал затылок Павел и вздохнул, чувствуя себя после выпитого зелья очень бодрым и способным на подвиги, а затем добавил: – Итак, Жора Константинович, с чего мы начнём?

В богатом доме Марьяны, в кладовке и в сараях, нашлось всё необходимое. А именно: бензин, керосин, бутылки, банки, рейки, тряпки, поролон – то, что можно использовать для зажигательных смесей и факелов. А ещё острые топоры и молотки разных размеров висели на стене с инструментами в гараже, где размещался трактор. Автомобили, как пояснил Жора Константинович, ведьмы не водили то ли из принципа, то ли современная техника с электронной составляющей их не слушалась то ли еще чего. Оттого автомобили здесь не держали, а когда ведьмам надо было, вызывали личного водителя из города, либо Костя (местный водитель автобуса) на этом автобусе их куда нужно возил.

Жора Константинович сожалел, ведьмы и водителя заразили, не пожалев и позабыв об оказанной им верной службе. И тот дурак. Ведь сам, в отличие от Жоры Константиновича, к ним примкнул. Не отвратило ни знание, что женщины – ведьмы, лишь бы хорошо за услуги развозки большей частью платили. Вздохнув, Жора Константинович добавил: мол, жестокие они. Нет в ведьмах ни сострадания, ни милосердия. Уточнив, что его самого Роксолана насильно к себе любовным приворотом привязала, а потом, как действие зелья слегка ослабело, он уже и сам понял, где и с кем оказался, но ничего поделать не мог. Ведьма к самой земле деревенской с помощью вина намертво приворожила.

– Знаешь, я больше так жить не могу. Как все дома подпалим, то в огонь кинусь, – грустно, но решительно проговорил Жора Константинович.

Тут уж и Павел не знал, что сказать.

Тишина в деревне такая, будто вымерли все. Морозец крепкий. Ясно. Небо голубое, пронзительное, на солнце снег искрится, а Павлу на душе плохо, неспокойно. Не радует его природа. Наоборот кажется, что со всех сторон, из каждой хаты, за ними затаившись, наблюдают.

Хорошо, хоть дорога сейчас старательно прочищена трактором, идти легко. Снег скрипит под ногами, звук этот навевает на Павла жуть, а еще они идут молча, а ему, словно назло, хочется множество вопросов задать. И вот, наконец, подошли к хате – там, где жила продавщица из магазина с матерью. Досадно, но все окна закрыты ставнями, а входная дверь новая и крепкая. Оттого им с Жорой Константиновичем пришлось хату обойти и только с чёрного хода внутрь войти: дверь там неожиданно, к радости обоих, незапертой оказалась.