Мертвые страницы. Том I

Пестрели вокруг длинные разноцветные женские юбки да платки, а товар с прилавка исчезал буквально на глазах. Божена заворачивала покупки да складывала деньги в кошелёк вокруг пояса. Так незаметно провозились до темноты, и, как понял Павел, покупали здесь или обменивались товаром только местные. Приходили пешком, наверное, из соседних деревень. Или как? Ведь по праздникам автобус сюда не ходил, как предупреждал водитель. А у Павла это предупреждение вылетело из головы, да и прабабка домой отсылала, вероятно, тоже запамятовала на старости лет про автобус. Или что? Думала, он до станции пешком пойдёт, голодным?

Марьяна. Незаметно мысли Павла вернулись к ней, и он про себя отметил, что она среди деревенских женщин резко выделялась как молодостью, так и одеждой, да повадками, пусть и странными, но такими… даже не начальственными, а барскими, что ли, как показывали в старых советских фильмах про жизнь крестьян.

– Вы из‑за этой ярмарки, Божена Иннокентьевна, не хотели, чтобы я оставался у вас, да? – решил поинтересоваться Павел.

Прабабка на то неопределённо пожала узкими плечами и после паузы выдавила из себя:

– Хватит мне выкать, Павлуша. Большой уже вырос, видный мужчинка, разве что себе на беду на лицо смазливый, вот и наша Марьяна приметила и, как пчела, на тебя запала. Она на симпатичных и молодых на передок слаба. Эх…

Божена снова пожала плечами. Она явно что‑то хотела добавить именно про Марьяну, но начала сворачивать скупые остатки товара и паковать их в матерчатые сумки.

Павел же промолчал, наблюдая за остальными торговками, тоже собирающимися друг за дружкой. А вот мужики на телегах разъехались раньше, чего Павел вообще не приметил. Зато сюда подъехал красный «икарус», тот самый, что должен был его утром с остановки забрать. Знакомый мужик, водитель в шапке‑ушанке, резво бегал и помогал торговкам загружать в салон сумки с непроданным товаром, а тем, кто показывал ему куколки и другие подарки от Марьяны, выдавал деньги. Божена тоже к нему подошла и получила деньги, а Павел вместе с ней. И спросил, куда тот едет и может ли взять его с собой, если едет в город?

– Куда еду – не твоё дело. А пассажиров не беру, мест нет, – подмигнул Павлу водитель и хитро улыбнулся, отчего‑то поглядывая при этом на Божену. А она сказала:

– Праздники сейчас, рейсов до станции до второй недели января не будет. Да и гостить тебе, Павлуша, теперь у меня полагается. Хочешь – не хочешь, а надо.

На то водитель рассмеялся и подмигнул уже Божене. Их шутку Павел не понял, а прабабка уже тащила его за собой, проталкиваясь сквозь очередь из торговок, которые вручали свои сумки водителю.

– Пошли домой, Павлуша.

Прабабка спрятала деньги во внутренний карман пальто и протянула правнуку сумку с банкой молока.

Автобус загудел, завёлся и поехал прямо по полю, в сторону арки, громко пыхнув из выхлопной трубы.

Женщины‑торговки загалдели, отвлекая Павла от автобуса и его странного маршрута, а прабабка резко схватила его за руку, спешно потащив за собой с невероятной для старухи скоростью. Торговки совсем недолго покричали, поспорили, повозмущались и засеменили за прабабкой следом. То отметил Павел, когда оглянулся, чтобы посмотреть, куда‑таки поехал автобус. Ведь за аркой было поле и бездорожье. Автобус исчез.

Вечерние сумерки резко обрушились ночной темнотой и крупным снегом. Торговки же притихли и шли следом за ними. Какие‑то они не весёлые, подумал Павел. Прабабка снова потянула за руку, злостно шепнув, что, мол, идти быстрее надо, ибо дел по хозяйству немеряно.

А Павел словно оцепенел, когда увидел со стороны арки бегущих к поддонам и лавочкам мужиков, издающих на бегу звук «и‑ии». Они‑то здесь откуда взялись как по волшебству? Да и зачем? Думать над этим вопросом было некогда, потому что Божена одарила крепким ругательством, пригрозив оставить без ужина.

Уже в хате сменившая гнев на милость Божена занялась ужином. А Павла попросила сходить в курятник и хлев, покормить кур и подбросить сена овцам.

Он помнил лишь небольшой сарай позади хаты прабабки, который сейчас кардинально изменился, заметно увеличившись в размерах, как и просторный курятник, в котором обитало приблизительно штук двадцать кур.

Значит, у Божены дела идут неплохо, отметил Павел, бросая курам в кормушку смесь пшена и специального корма, взятого ковшом из мешка внутри деревянной клети с крышкой.

А вот в новом просторном хлеву, за отдельными ограждениями, обитали корова и овцы. К тому же в тёплых и крепких постройках было подведено электричество.

Когда вернулся – Божена уже щедро накрыла на стол. На тарелках аппетитно лежала варёная картошка с маслом. К ней солёные огурчики, жареное сало с яйцами, блины с творогом и молоко с вареньем. Павла не нужно было уговаривать дважды. Раздевшись и вымыв руки, он сел за стол и жадно набросился на еду.

Прабабка тоже ела с солидным аппетитом здорового человека, привыкшего к физическому труду, но при этом она улыбалась правнуку, как радушная хозяйка, и часто спрашивала, не хочет ли Павлуша добавки? От перемены в её поведении Павлу было слегка не по себе, ведь вчера прабабка вела себя совсем иначе.

Поужинав, Павел хотел было помыть посуду, но Божена не разрешила. А когда он, как и вчера, собирался улечься на печь, то прабабка сказала, что сегодня постелет ему на кровати.

Поэтому Павел, пока Божена возилась с посудой, сгрузив её в таз с горячей водой, от нечего делать обследовал хату. Ибо из детства едва помнил о хате что‑то, кроме железной высокой прабабушкиной кровати и красивых старинных икон с суровыми лицами в углу, накрытых белыми рушниками. Сейчас этих икон не было, а вот высокая кровать оставалась на месте, у печного щитка. Но во второй комнате, отгороженной шторкой из стекляруса, Павел обнаружил современную обстановку – с новым мягким диваном, зеркалом в рамке над тумбочкой с косметикой, шкафами, а также полками с книгами и всякими баночками как с травами, так и с порошками.

А ещё в просторной комнате стояли прялка и ткацкий станок для ковров, с начатым полотном… Телевизора, радиоприемника, как и цветов в горшках не было, но имелась узкая дверь, частично скрытая низким шкафом. И, поддавшись любопытству, Павел только было направился к ней, как его остановил строгий голос прабабки:

– Там моя личная кладовка, Павлуша.

Сказала с откровенным намёком, чтобы не совался. А затем, после паузы, тоном помягче добавила:

– Иди‑ка, ложись. Застелила на кровать чистое бельё.

Павел заснул легко и быстро, но часто просыпался то от скрипа половиц, то от тихого, едва слышного звука шагов рядом с кроватью. А ещё казалось, что в хате мяукает и фырчит кошка. Шуршало сквозь сон громче всего под кроватью и, кажется, где‑то в кухне. И кто‑то нарочно звонко смеялся злым и колким, как толчёное стекло, смехом над самым ухом. Смех задевал что‑то сугубо личное, глубоко внутри Павла, и от него ему становилось особенно жутко.

Под утро Павел мог поклясться, что видел горящие в темноте глаза, только они располагались гораздо выше уровня пола, а так, как если бы кошка была размером с вставшего на четвереньки человека. А проснулся он, оттого что задыхался, ощущая на груди сильную тяжесть, которую не мог столкнуть, потому что тело стало одеревеневшим, словно чужое, так что невозможно пошевелиться.

Волосы Павла перебирали чужие пальцы, пахло чем‑то несвежим и прогорклым, как бывает пахнет испортившееся масло. В уши шептали с обеих сторон, а слов нельзя было разобрать.

Павел напрягся всем телом, закашлялся, захрипел и так уже по‑настоящему проснулся весь в липком поту.