Мёртвые воробьи

Он возвращался с игры, вспотевший и недовольный проигрышем, на скулах ещё не посветлели синяки с прошлой драки. Открыв дверь в подъезд, Дэн услышал за спиной родной голос. Это была тётя Алла, Дэнова мама. Я хорошо её помню, они были очень похожи. Она подозвала его. Дэн нехотя подошёл к ней. Мама некоторое время молча смотрела на сына, потом еле слышно произнесла:

– Твоего папы больше нет.

Он посмотрел ей в глаза. Посмотрел так, как будто она решила его обмануть.

– Как?

Они поднялись на свой этаж.

Тётя Алла молчала, отвернувшись к окну, её плечи дрожали, в пустых комнатах стало на миг холодно, хотя за окном было очень жарко.

Дэн подошёл к ней, обнял её. И заплакал.

Он плакал не останавливаясь, поглощая всю бесконечность той боли, которую только мог испытывать подросток… Там было всё: недосказанные слова, связанные бинтом холодные руки, чёрная лента, которую мягко трепал ветер, как бы неосознанно закрывая лицо отца на портрете, поминки, чёрный платок мамы. Московская твёрдая глина, запах ели.

Всё рушилось, как карточный дом.

Дэну казалось, что это страшный сон, но он не просыпался.

Дядя Саша, его отец, часто приезжал за Дэном, когда заканчивались летние каникулы. Дэн гордился отцом. Его отец работал машинистом, водил пассажирские поезда в дальние рейсы, он смотрел на пролетавшие мимо моргающие семафоры и улыбался, «втопив» до предела ручку тяги на электровозе.

Каждое лето он забирался на крышу частного дома, где жила его тёща, по совместительству Дэнова бабушка, и начинал эту крышу красить. Он вначале долго скоблил её металлической щёткой на тридцатиградусной жаре, потом весь день возил по ней огромной кистью, и крыша становилась ярко‑красной. За год она снова ржавела, краска почему‑то вся слазила.

– Ну ёпт! – произносил Дэнов отец и ставил лестницу, которая уходила в небо.

Закончив, он долго сидел на крыше с кривой антенной, закуривал и молча смотрел, как плавится закат и проезжающие мимо трамваи включают яркий свет в своих салонах.

Дэн постоянно воровал у него сигареты.

– Я тебе все уши оборву, – говорил дядя Саша, глядя на него строго.

Когда мы закуривали в самодельном шалаше, Дэн, жадно затягиваясь, отвечал мне:

– Не оборвёт! Это он прикалывается.

Однажды его отец взял нас на озеро, на рыбалку. Мы, закинув удочки, долго молчали, глядя на мёртвые поплавки, не клевало ни хера. Каждый думал о своём: мы – о его папиросах, которые он аккуратно положил около себя (Дэн осторожно одной рукой уже открывал его пачку «Явы»), он – о том, что «на кой хрен я пошёл на эту рыбалку».

Однажды дядя Саша очень спешил куда‑то на машине. Разогнавшись быстрее ветра, как на своём электровозе, он, улыбаясь, летел по скоростной трассе. Его новенькую «Ладу» вынесло на встречную полосу…

Дэн плакал.

На кухонный стол начали потихоньку, а потом с усиленной частотой падать тяжёлые бусины слёз.

Смерть отца очень сильно повлияла на его будущую жизнь и на его характер. Дэна освободили от экзаменов и отправили учиться в школу‑интернат.

Юра

 

Я хорошо помню своего отца. Он работал в той же строительной компании, что и моя мама. Зайдя в цех и надев респиратор, чтобы не задохнуться от пыли, он отливал бетонные плиты. Отец был строгий. В молодости он имел разряд по штанге, тусил с сомнительными компаниями, но был всегда весёлым парнем.

Однажды, почувствовав от меня запах сигарет, он отвесил мне добротного леща и произнёс:

– Ещё раз… Ну, ты меня понял.

С ним было трудно не согласиться.

В очередной раз, когда возвращался домой, я зажёвывал чем только мог, растерев при этом руки пахучей полынью.

Отца было сложно обмануть, он был против курения, хотя сам, естественно, курил.

Когда моя мама сдавала на права, батя, почувствовав себя гонщиком, разбил её новенький учебный «Иж‑Комби», врезавшись в берёзу и своротив машине полморды. Прав у него, конечно, не было, так же как страха и чувства габаритов. Просто решил прокатить жену. Ну и прокатил. Потом отдавал за разбитую машину ползарплаты. Они с мамой ещё долго ругались.

Отец любил тяжёлую музыку. Однажды он был на концерте группы Metallica в Тушино. Он рассказывал, что ему чуть не проломили голову в массовой драке, летали бутылки, дубинки и омоновцы.

Он на кулаках отжимался от пола, не любил водку, но по праздникам мог себе позволить. К нему иногда приходил его друг дядя Женя, страстный ценитель водки и меломан. Он считал себя рокером, они с отцом слушали пластинки. Дядя Женя любил группу Deep Purple.

– Смок он зе во‑отер, энд фая ин зе ска‑ай!!! – завывал Женя, отбивая пьяную рок‑чечётку.

Когда он однажды напился вдрызг, отец отнёс его на мою новую кровать.

– Ты сегодня на кресле! – сказал мне он.

Забыв, где находится туалет, Женя, естественно, мою кровать обоссал. Притом он это сделал с такой охотой, что сам чуть не уплыл.

– Юр, ну ей‑богу, приснилось, как будто в море по пояс зашёл, а вот выйти не смог, – оправдывался он утром перед отцом.

– Я тебе, блять, дам море! – Отец смотрел на него суровым взглядом, выкидывая на балкон проссанный матрас, который потом так и не высох и его пришлось выкинуть.

И даже когда я не знал математики, сидя за новеньким письменным столом в нашей общаге и получая от отца подзатыльники за нерешённые примеры и двойки, я его очень любил.

Летело время, я рос. Уже будучи подростком, я решил с другом прокатиться в деревню. Это был конец августа. Мы жили у его бабушки, пили деревенский самогон, катались на лошадях и дрались с местными татарами из соседней деревни. Чтобы не мешать окружающим, мы разбили большую палатку и привели туда Нелю и Наташу.

Девушки были с опытом и старше нас на пару лет. Поэтому Наташа, недолго думая, уложила меня на лопатки и стала решительно стягивать штаны. Я, сопротивляясь, надевал штаны обратно.

– Ты чё делаешь? – спросил я у неё.

– Ну, сейчас ты запомнишь тамбовских баб, – сказала она, задрав длинную юбку. Я увидел загорелые красивые ноги.

У друга было всё иначе…

– Нель, у меня не стоит! Ну видишь, ну не стоит же, – сказал он раздосадованно и вышел из палатки, надевая шорты.

Неля была голой и мрачной.