Не воротишься
– Я тебе тут привела кое‑кого. Нежданного. Негаданного. Э, подходи, не бойся.
– Миро лачо[1]?
Голос звенит над насыпью, и сразу узнаю его.
– Мария!
Я бросаюсь к ней в туман, гребу по нему вслепую, где же она, моя лачи? Впереди мелькает что‑то темное и переливается ее смех.
– Явэн кхэрэ[2]! Мария! Мэ тут мангава[3]!
– Забирай его, я разрешаю, – откликается Графиня откуда‑то из тумана. И почему‑то тоже смеется.
– Мария! – Что‑то темное вихляется в паре шагов, вроде смуглой тонкой руки.
Я тянусь к ней, пытаюсь схватить, и тут рука, нет, Масхари, оно черное, оно дергает меня за запястье, тянет в туман, длинное, черт, насколько оно длинное? Рвусь изо всех сил, Мария все смеется, и смех ближе, ближе, боль в запястье нестерпимая, рвется кожа, связки, но плевать, лишь бы скинуть с себя эту…
Хватка ослабляется, и через секунду она поднимается надо мной в полный рост. Затылком прикладываюсь к рельсам, и в глазах темнеет. Нет, это не в глазах темно, это тварь нависла надо мной.
Мэ пхэнав, сар тут камав,
Би тиро наштык авав,[4]
– поет черная, безротая тварь с глазами‑углями.
Кэ ви мэ тут камав,
Зуралэс тут камав,[5]
– поет нежным голоском моей лачи, моей Марии.
Я ползу назад, оббивая позвонками бетонные шпалы, раздирая щебенкой ладони. «Ту‑у‑ту‑ту!» – предупреждает надвигающийся поезд, я делаю рывок, оказываюсь на другой стороне, отчаянно рвусь из ее лап, из ее щупалец, поезд стучит, ревет, рассекая туман, я тяну ноги на себя и чувствую, как щупальца стягивают кроссовки. Поезд врезается между нами, я вжимаю голову в плечи и кубарем лечу в кусты ивняка на противоположной от твари лесополосе.
«Ту‑дух, ту‑дух, ту‑дух».
Бледно‑зеленые вагоны сливаются в чудовищную механическую гусеницу.
Я поднимаюсь. Ощупываю штаны. На месте миленький. Вытаскиваю ствол из кармана, отлично, полный магазин.
Я вижу хвост поезда и считаю до трех.
Раз.
У меня зато пять патронов.
Два.
А у твари, быть может, девять жизней.
Три.
Я выпрыгиваю на горячие, пахнущие маслом рельсы. И смотрю на тех, кто на другой стороне. Старая сука – руки замком на груди, ноги вросли в насыпь. Тварь рядом с ней, как щенок, ластится, притуляется боком, а безликая башка пялится красными глазами.
Я целюсь. «Бах!» – тварь не двигается с места. Неужели промахнулся? Я бросаюсь через рельсы, надо попасть прямо в башку. «Бах, бах», – гильзы летят на щебенку… Выстрелы летят в цель, но тварь даже не ранена. Успеваю увидеть лишь, как она прикрывается щупальцами, словно панцирем, и отбрасывает ствол прочь. А потом щупальце бросается ко мне, я отпрыгиваю, но поздно – кончик щупальца, будто лезвие, чиркает по щеке. Я трогаю щеку и чувствую мокрое, теплое, вязкое. Хватаю из заднего кармана кастет и несусь на тварь, а тварь – на меня, тварь бьет наотмашь по рукам, так что кастет со звоном падает на рельсы, тварь скручивает мне руки, и я ору до хрипа, пинаю щупальца ногами, но они уже сжимают мне шею. Через пульсирующую боль в ушах я различаю довольный голос:
– Ну что, неси его домой, гостем будет.
* * *
От удушающей хватки твари я все время отключался и запомнил лишь бессвязные обрывки. Бетонные шпалы, сдирающие кожу. Корни деревьев, пересчитавшие мне косточки. Обжигающий асфальт, кажется, снял с меня скальп. Я хочу проверить, не стал ли я сам тварью без лица, но понимаю, что не могу пошевелиться. Я лежу в углу, как мешок с говном.
Больничные беленые стены. Под потолком – ниточка паутины, напротив меня – буржуйка, стол, стул и маленький сервант с фотографией в черной рамке.
[1] Мой дорогой (цыг).
[2] Пошли домой (цыг).
[3] Я тебя прошу (цыг).
[4] Я скажу, как тебя люблю,
Без тебя не могу прийти (цыг).
[5] Потому что и я тебя люблю,
Сильно тебя люблю (цыг).
Конец ознакомительного фрагмента
