Невостребованная любовь. Детство
– Простите, Бурёнки, так надо, – Андрей просидел до утра при открытых дверях свинарника, тяжкие мысли и близко не подпускали сон. Утром управляющий сказал сторожу:
– Я утром коров едва поднял, прикажи скотникам их подвесить на вожжах.
Скотники выполнили приказание управляющего. Бывает после отёла или от истощения корова, как здесь говорят, обезноживает. Тогда под её грудь пропускают вожжи, перебрасывают через крюки на потолке, и концы вожжей крепят за что‑нибудь внизу, чтобы было удобно отпускать вожжи, когда надо корове лечь, или подтянуть вожжи и приподнять корову, позволить ей попить, поесть или подоить её.
Через пару дней Надя, как обычно, пришла из школы и в полумраке избы увидела висящую мать…
Мария повесилась на верёвке, привязав её за крюк в матице потолка, где когда‑то висела люлька, в которой она качала своих детей, каждого в своё время. Надя схватила ноги матери, приподняла, держала, держала… Постепенно начала понимать, что ноги матери совсем холодны, а девочке так не хотелось верить в смерть матери…
– Мама, мама! – звала она свою мать. – Мама, мама! Витя, да где же ты? Витя, где ты? Помоги!
Словно услышал её брат, пришёл. Заорал, подбежал к сестре, из всех своих сил стал помогать держать за ледяные ноги труп матери.
– Да нож давай! Лезь, режь верёвку!
Маленький мальчик от испуга растерялся, и сам не понимая, что делает, попытался с ножом залезть на ту же табуретку, с которой мать повесилась, табуретка стояла точно под ногами матери. В результате чего отодвинул труп матери в сторону, и Надя чуть не выпустила ноги матери из своих окаменевших рук.
– Болван тупой, табуретку отодвинь!
Маленький мальчик оттянул немного в сторону табуретку, встав на неё, приподнялся на цыпочки, стал ножом резать верёвку, словно пилил ножовкой, двигал нож туда‑сюда…
Труп Марии рухнул на пол…
Долго дети плакали над телом матери…
Надя, стоя на коленях над трупом матери, стала посылать брата за дедом и бабушкой, впервые он отказался:
– Я не пойду, я боюсь!
Повесив руки, словно плети, и голову на грудь, стоял восьмилетний мальчик с опустевшей душой над телом матери.
– Кого ты боишься? Иди! Мне ещё страшней здесь оставаться. Иди быстрее! Скоро стемнеет, – закричала на него сестра. Брат ушёл.
Много лет Надя будет оплакивать мать, искренне жалея и оправдывая её. Но когда заболеет сама и поймёт, что это её последняя болезнь, скажет мне:
– Всю жизнь ни в чём не винила мать, а теперь не прощаю её. Была бы жива моя мама, разве пережила бы я столько. Трудно, плохо ей было – понимаю. Но почему она подумала только о себе, а обо мне и о Вите – о своих детях – не подумала? Никто не знал, что она заболела эпилепсией. Я никогда никому об этом не говорила. Сколько раз мы с Витей спасали ей жизнь? Дети бегают, играют, а мы ходим за ней с ложкой, боимся прокараулить приступ. А отец за всю мою жизнь соизволил дать мне только фантик от конфет…
Тогда многое она рассказала мне того, о чём раньше молчала. Рассказала, как все в селе голодали, как она, девочкой в двенадцать лет, с восьмилетним братом вытаскивала из петли холодный труп матери…
Встали женщины у ворот кладбищенских, не позволили могилу копать на территории кладбища. Николай Афанасьевич сам копал могилу для дочери. Позже присоединился к нему Андрей. Копали молча, не проронив не слова. Мерзлая земля никак не поддавалась, разожгли костёр – главное, размягчить верхний слой земли, ниже пойдёт податливей. Андрей подошёл к ограде кладбища и подсчитал глазами свежие могилы. Насчитал более десяти. Опустил голову. Он понимал – это только начало. Надо, надо решиться…
Не пришёл народ на кладбище проводить в последний путь Марию. Сил у людей не было, или та чья‑то гнусная ложь не пускала людей? Да и нет более тяжкого греха у православных, чем самоубийство, оттого ли похоронить на кладбище не дали? Кто знает? Говорят в народе: везёт лошадь молодожёнов с колокольчиком под дугой на наряженных санях – лошадь год весёлой ходит. Везёт самоубийцу на кладбище – год понурой ходит…
Через неделю Витя увидел, с каким расстроенным видом сестра смотрит на его двойки в тетради, набычился, как это делал дед: поджал подбородок к шее, взглянул исподлобья. Сестра подошла к брату, прижала к груди его голову и сказала ласково:
– Витенька, учись хорошо. Нам с тобой надеяться не на кого.
Ещё на кладбище Андрей спросил Николая:
– Николай Афанасьевич, сшил хоть один тент?
– Есть, – ответил сухо Николай Афанасьевич, зарывая могилу дочери.
– Заедем за ним.
– Коль надо, – немногословно ответил отец, раздавленный такой смертью дочери, разравнивая холм замёрзшей земли на могилке.
Андрей отвёз тент в свинарник. Скотник, увидев в свинарнике тент, ни о чём не спросил управляющего. Чего спрашивать, что надо, сам скажет. К вечеру мороз усилился, управляющий впервые был рад морозу, словно сама природа была за то, на что он решился. Как обычно, по потёмкам он обходил совхозное хозяйство, зашёл в свинарник, прикрыл за собой дверь. Долго сидел в полной темноте. Потом на ощупь нашёл тент, развернул его, с большим трудом один бок тента закрепил к потолку свинарника перед теми коровами, что стояли в дальнем углу. Подошёл к двери, долго прислушивался, за дверью была мёртвая тишина. Тогда он открыл дверь, холод резво ворвался внутрь свинарника… Андрей посидел пару часов, пока ни окоченел до костей, снял тент, свернул его, убрал подальше, чтобы не было видно, закрыл двери и пошёл домой. Днём заехал на уазике и отвёз тент на склад. Утром скотник доложил:
– Коровы кашляют.
– Понятно, – не глядя на скотника, ответил управляющий.
– Они сильно слабы, как бы не подохли? Может сообщить этим‑то? Приколоть бы коров надо.
– Не надо, – отвернувшись, сказал управляющий.
– Не надо, так не надо, – развёл руками скотник. – Ты за всё в ответе.
– Да. Я за всё в ответе, – согласился управляющий.
Ночью Андрей пришёл в свинарник. Снял с себя кирзовый сапог, одел голенище сапога на морду лежащей корове, и обеими ладонями плотно зажал голенище вокруг её морды. Корова была слаба и почти не сопротивлялась…
Утром скотник выговаривал свой упрёк управляющему:
– Я же говорил – прирезать надо! Вот сдохла, что теперь будет? Посадить ведь могут, типа вредительство, а то и расстрел дадут! Вон двоих за горсть гороха посадили, а тут корова!
Андрей прикрикнул на него:
– Уймись!
