Невостребованная любовь. Детство

Стало тихо, собака затихла, затрещали кузнечики. Разве есть на свете сила, способная нарушить ход жизни в этом богом забытом, но райском уголке Российской Империи? Разве можно нарушить эту гармонию человека и природы? Смеркалось. На мост с левого берега зашли трое. Было ещё достаточно светло и хорошо видно, что это двое мужчин и подросток, мальчик лет двенадцати‑тринадцати. Мальчик, поравнявшись с казаками, гордо выпрямился, дерзко взглянул Николаю в лицо и дёрнул руки. Казаки поняли, что руки мальчика связаны за спиной. Мальчик снова с силой рванул руки, словно надеялся разорвать верёвки.

– Брудний щенок! – взревел один из конвоиров и штыком винтовки проткнул ребёнка насквозь.

Мальчик обмяк и тихо опустился на брёвна моста. Солдат так же плавно опускал вниз руки, сжимающие винтовку, за падающим ребёнком. Ногой пошевелил его, убедившись, что тот не подаёт признаков жизни, выдернул штык из его груди. Не сговариваясь, не глядя друг на друга, как будто машинально, оба солдата схватили мальчика за руки и ноги, бросили за перила в воду реки. На это зверское убийство беззащитного, связанного ребёнка двум солдатам в грязных шинелях не понадобилось и минуты.

Плеск воды вывел казаков из оцепенения. Через мгновенье они оказались в воде, достали мальчика со дна, вынесли на берег худенькое тельце – мальчик был мёртв, а извергов и след простыл. Бессильно братья опустились рядом с телом. Бравые казаки, поражённые бессмысленной, наглой жестокостью, словно окаменели…

Конвоиры были в такой же форме, как и они: в форме солдат царской армии. По всему видно, что они вернулись с той же войны на западе. Впервые братья растерялись: боль и отчаяние разрывали душу. Что происходит? На фронте им, по указу свыше, пришлось поменять свою форму на простую солдатскую форму. Было больно и обидно за Родину и за честь офицера. Но тогда на то была не их воля и не их вина: они всего лишь выполняли приказ непонятной новой власти. Казаки молчали – привиделось им, что ли? Столь невероятным было то, чему свидетелями они только что были. Много крови они видели на войне, но кровь этого мальчика у их ног в их памяти останется навсегда. Они чувствовали себя соучастниками этого преступления, бессильно сознавая, что мальчика казнили специально на их глазах. Всю свою жизнь они будут казнить себя: Не спасли! Не защитили! Могли, но не сделали…

Кто‑то прошлёпал босыми ногами по брёвнам моста и тихо окликнул:

– Николай!

Николай узнал голос Анны и тихонько окликнул девушку. Она быстро сбежала к реке и в ужасе остановилась около трупа мальчика. Уже совсем стемнело, но взошёл тонкий месяц, множество осколков его отражения играли в реке, этого освещения было достаточно, чтобы рассмотреть труп мальчика. Николай спросил девушку:

– Ты знаешь кто это?

– А разве ты не знаешь, не узнал? Давно вы дома не были! Это Федя, сын Фроси.

– За что его?

– За хлеб, – борясь со слезами, сказала девушка.

– За какой хлеб? – не понял Николай.

– Давненько вы дома не были! Ничего не знаете.

– Мы на Родине не были пять лет, – сказал Николай, а братья в скорбном молчании стояли рядом. – Мать его где? Где отец?

– Нет их больше. Отец на войне сгинул, мать сегодня убили. Я сама только узнала, а малого увели.

– Как убили?! Кто убил? – допытывались казаки.

– Да, видать, те же самые, что и его убили. Надругались над ней, груди отрезали и убили.

Анна опустилась на колени около трупа мальчика, коснулась рукой холодного лица ребёнка, обеими ладонями закрыла себе рот, чтобы не слышно было её плача, и более не сдерживала слёзы.

– Тихо, тихо! – успокаивал её Николай. – Расскажи. Да расскажи же!

– Она одна осталась с ним, – девушка, сотрясаясь от беззвучного рыдания, склонилась над лицом мальчика. – Он малый смышлёный, работящий. Ты же помнишь, какая она красавица была?… – и замолчала, ни в силах говорить.

– Ну, дальше, дальше‑то? Рассказывай, – Николай старался говорить спокойно, боясь растревожить девушку ещё больше.

– Этот узнал, что она одна без мужика осталась, стал проходу ей не давать. Вспомнил видно, как парнем за ней бегал, а старый еврей не позволил ему на нищенке жениться. Тут царское правительство начало принудительное изъятие зерна для нужд армии и для пропитания городов. У бабы‑одиночки с ребёнком последний кусок отнимают, а эти видно откупились. Этот ничего от неё добиться не смог, решил измором взять, пришёл – мол, твой мужик должен: или плати хлебом или сожительствуй со мной. Малой услыхал, вцепился ему в волосы, она вырвалась, схватила голыми руками чугунок с кипятком, да плеснула ухажёру в рожу. Тот взревел от боли, да ушёл. Затаил видно злобу! Последнее время тут через наше село много проходящих служивых ходит, домой видно идут. Видно нанял гад, – слёзы из глаз Анны покатились по её щекам, падая на грудь ребёнка. Обеими руками девушка взяла ладонь мальчика, прижала к своей груди, словно пыталась отогреть его тонкие, ледяные пальчики.

– Что ж, и никто не вступился?

– Да кто вступится‑то, я что ли? Или другие бабы? У нас мужиков‑то в деревне: одни старики остались да мальчики малые. Да и пока узнали, поздно уже было… Может, чем и помешали бы этим душегубам, – девушка заплакала в голос, раскачиваясь из стороны в сторону.

– Ну, ну! Хватит, Аннушка, а то буду звать тебя не Нюрой, а Нюней, – глубоко вздохнул бравый казак и опустился на колени рядом с девушкой. – Жалко малого.

Когда Анна станет престарелой старушкой, её внуки, а за ними и все остальные, станут звать её только баба Нюня.

Что‑то сломалось в душе Николая, забыл он о чести атамана и о присяге, что принёс Царю и Отечеству, поднялся с колен и сказал братьям:

– Я не иду с вами, я остаюсь здесь.

– Как же так, Николай? Мы же решили вместе держаться, что втроём пойдём за Царя и Отечество, за нашу офицерскую, поруганную честь к полкам, верным царю.

– Нет царя, говорят, отрёкся. А Родина? Здесь моя Родина, народ мой здесь, могилы моих родителей отца и матери здесь. Родину в карман не положишь, не уйдёшь с ней, куда тебе надо. Я остаюсь на земле, которая меня родила.

– Мы уходим.

– Идите, Бог с вами! – Николай перекрестил братьев, потом осенил себя крестом.

Ещё несколько минут молча стояли три брата, глядя в землю, потом обнялись:

– Эх, отдохнули! – пора. Надо, так надо! – махнули рукой братья и пошли.

Николай с тоской смотрел в спины уходящим братьям: как чувствовал, что больше никогда не увидит их и ничего не узнает об их судьбе. Не думали тогда братья Шмаковы, что начиналась Гражданская война, что она уже прошлась по их семье своим безжалостным катком. Не знали, что много лет той войне будет, что перерастёт она в Освободительную войну против западной Антанты да интервентов на востоке.

– Тятя, почему они ушли? Они что, предатели? А сестра ваша где?