Невостребованная любовь. Детство

Николай быстро собрал пожитки, закрыл избу на замок, сгрузил кошели на сани‑розвальни, к тем же саням сзади привязал корову. На зиму, как правило, свиней и молодняк закалывали на мясо, оставляли только корову. Он сходил к бабе Дусе за дочкой, зашагнул в сани, посадил маленькую дочь меж ног, чтобы та на поворотах ненароком не вывалилась из саней. Поехал шагом, корова едва успевала шагать за санями.

В те времена о детских садах да яслях в сёлах не слыхивали. Пришлось Николаю нанимать для дочери няньку за приличные деньги и платить за корм для коровы. Но это было для него неважно, только он один знал, зачем он это делает.

Санями‑розвальнями назывались низкие без сидений сани, в которые запрягали зимой лошадь для езды по снежной целине. Розвальни имеют спереди загнутые кверху полозья высотой не менее восьмидесяти сантиметров. Полозья деревянные, как правило, сделанные из древесины берёзы. Эта древесина прочная и пластичная, не зря из неё в своё время делали деревянные лыжи. Нижняя часть полозьев в виде квадратного бруска, а загнутая часть более тонкая, но такой же ширины. В брус полозьев сверху в продольные пазы вставляются стояки‑зубья, строго напротив друг друга. Низ стояков приплюснутый с боков, а верх почти круглый, высота зубьев где‑то от тридцати сантиметров. Эти зубья на обоих полозьях переплетаются восьмёркой лубом от молодой ивы, так как в этих местах нет или почти нет липы. За счёт того, что стояки имеют книзу заметное расширение, луб не сползает вниз и, высохнув, хорошо держит полозья на нужном расстоянии меж собой. Поверх этих зубьев над каждым полозом идёт ещё один брус, который спереди упирается в загиб полозьев. В этот брус снизу в выдолбленные пазы входят своим верхом стояки‑зубья от нижних полозьев. Эта конструкция общая, является «скелетной» для всех зимних саней, разве что отличается размерами и радиусом загиба передка.

У саней‑розвальней сверху вниз от «фартука» или по другому названию от «грядки», то есть от верха загиба полозьев, что соединены меж собой доской, отходят две жерди, образуя бока саней, расходящиеся от передка врозь к низу. Зад саней‑розвальней, примерно, в два раза шире передка. Задние края саней расходятся по бокам от полозьев сантиметров на сорок – пятьдесят, они соединены между собой ещё одной жердью. Сверху эта конструкция, если не считать поперечную жердь сзади, напоминает букву «П», ножки которой книзу раздвинуты шире. Верхнее, основное полотно саней – это «корзина‑развалюха», она переплетена тальником и находится над «скелетной» основой саней. Задняя стенка этой «корзины» отсутствует, сзади переплёт идёт на уровне поперечной жерди. Такие сани удобны для езды по глубокому снегу, розвальни не склонны к переворачиванию. Оглобли идут от боков передка. Как они крепятся – я не знаю, также не знаю, как боковые жерди крепятся к верху загиба полозьев.

Есть сани, которые имеют плоскую площадку, их поверхность состоит из досок, они необходимы для перевозки грузов. Есть сани, так называемые, «короба». Конструкция похожа на сани‑розвальни, но имеет вид продолговатой корзины с равными по высоте боками‑бортами со всех четырёх сторон. Короб от саней также используется летом, его снимают с саней и устанавливают на телегах, также плоскую, дощатую площадку летом снимают с саней и используют по мере надобности. Я всегда удивлялась высокому мастерству и мудрости тех крестьян, которые придумали и сделали такие практичные и удобные сани на все случаи жизни из самых, что ни есть, обычных подручных материалов, без единого гвоздя и шурупа.

Всё это я описываю по памяти, а помню я лишь образно, ибо, когда я жила в этих сёлах, была ещё ребёнком. Помню, что сани‑розвальни летом не использовали и «корзину‑развалюху» с саней не снимали, как снимали «короб» и «площадку» со скелетной конструкции саней и прилаживали к телеге.

Роды у Надежды были тяжёлыми. Она мучилась вторые сутки. Врачи были в растерянности, не знали, чем помочь бедной роженице. В то время в районных больницах не делали кесарево сечение – операцию по извлечению ребёнка через разрез матки. Накануне поступления Нади в больницу, в этом, так называемом, роддоме был смертельный случай: муж привёз свою жену заранее в больницу, ибо это был не отдельный роддом, а именно общая больница в деревянном здании, похожем на барак. Для рожениц отвели три комнаты: в одной комнате находились женщины перед родами, во второй после родов и в третьей находились новорожденные младенцы, роды принимали в общей операционной. Муж настаивал, просил дать машину «Скорую помощь» отвезти жену в областной роддом.

– У неё были очень тяжёлые первые роды, нельзя ей здесь рожать.

– Мы вообще женщин не принимаем заранее, начнутся схватки, привозите.

– Нельзя ждать, когда начнутся роды. Нельзя ей здесь рожать, надо успеть отвести её до Челябинска, – словно чувствовал мужчина беду.

– Никто вас там не примет.

– Дайте направление, я сам отвезу, – настаивал муж беременной женщины.

– Не положено. У неё нет даже схваток. Вас, всё равно, там не примут.

– Поймите, ей опасно рожать здесь!

– Роды, вообще, потенциально представляют опасность для любой женщины, – не хотела акушерка идти навстречу расстроенному мужу, придерживаясь установленного порядка. Муж взмолился:

– Вы же врачи, помогите! Вы же клятву давали!

– На данный момент ваша жена вообще не нуждается в помощи.

На другой день у жены начались схватки, и муж привёз её в больницу. Женщина не сумела разродиться. Погиб и ребёнок, погибла и женщина… Выпрыгивали из окон больницы медработники, спасаясь от разъярённого мужа и отца в одном лице, потерявшего и жену и ребёнка…

Возможность повторения такого случая сильно пугала медиков, они не знали, что делать. Связали простыни меж собой, обвили петлёй вокруг живота роженицы, а второй конец перебросили через крюк в матке потолка. Двое тянули за конец простыни, а одна встала на колени на родильный стол над роженицей и, как могла, старалась выдавить плод из утробы матери. Акушерка пальцами старалась расширить влагалище, делали надрезы…

Когда ребёнка удалось извлечь‑выдавить из утробы матери, младенец не подавал признаков жизни. Минуты две медработники трясли младенца, хлопали по крохотным щекам и по заду, дули в рот. Наконец, ребёнок издал звук, скорее похожий на писк, чем на плач, все с облегчением выдохнули. Медсестра тут же занялась младенцем, а акушерка хлопотала над роженицей. Обмыли и взвесили ребёнка и поднесли матери, показали младенца:

– Полюбуйся на свою Богатырку! Четыре килограмма девятьсот пятьдесят грамм. Всего пятьдесят грамм до пяти килограмм не хватило. Как ты её до таких размеров откормила?

Надя посмотрела на свою дочку, тельце у ребёнка было, как у куклы‑пупсика: пухленькие ручки и ножки были в складках, словно перетянуты верёвочкой. Вся девочка была неприятного синего цвета. Надя спросила:

– Какое сегодня число?

Ей ответили:

– Семнадцатое декабря.

Она заплакала.

– Да что ты? Все же хорошо! Девочка здоровая и у тебя, вроде, всё в норме. А то, что дочка синяя, так она в коме побывала, это пройдёт. Через неделю цвет кожи будет, как у всех. Всё хорошо, не переживай!

Три дня дочку не приносили кормить, объясняя это тем, что у девочки отрицательный резус крови. Молодая мать сцеживала молоко в стакан и отдавала медсестре, та уносила молоко из палаты. Надя продолжала кормить старшую дочь грудью до поездки в больницу. Теперь думала, как ей поступить: вряд ли её молока хватит на новорожденную и на Наташу, которой три недели назад исполнилось два года.