Никто и Ничтожество

– Чего не сказать об этой дурацкой собаке. Что делает собака в академии? Собаки – единственные животные, с которыми фамильяров контракт не заключается. Погоди… когда ты обсуждала со мной волков и хорошего знакомого мальчика, ты ведь не об этой шавке говорила? Прошу, скажи, что нет.

– Это Илон, и Дико уверен, что Илон волк. Мы должна пойти за ними. Они были так расстроены.

– Серьёзно? Он хотел разорвать меня на кусочки.

– Вовсе нет, – возразила я, прижимая к себе Ди и направляясь туда, куда ушли Илон и Дико. – Илон хотел подружиться с тобой, его хвост не переставал вилять ни секунды, ты ему очень понравилась.

– А вот он мне ничуть.

– Тише.

Дико сидел на лавочке в пустом парке, который не украсили к торжеству. Освещение было слабым – лишь изящные фонари то тут, то там. Дико сидел, подперев голову руками и глядя на Илона, который положил свою тяжёлую голову на колени парню. Я не видела выражение лица Дико, только его макушку, но мне казалось, что лань, живущая в его глазах, стала печальной ланью, божеством тоски и уныния. Так что я подсела рядом.

– Напишешь об этом в своём дневнике? Если опустить всё плохое, выйдет довольно забавная запись.

Дико поднял голову, но за упавшими волосами цвета пшеницы я не могла разглядеть его глаз. Он тяжело выдохнул, а потом тряхнул головой, откинув волосы со лба. Лань испугано металась, ища убежища, и я предложила найти его, зарывшись в пепел роз.

– Наверное, мы будем жить на одном этаже, – улыбнулась я неуверенно, решая, стоит ли мне много говорить сейчас или нет. – Я вчера видела, как ты сидел на подоконнике в одиночестве. Хотя какое же это одиночество, если ты был в компании своего чёрного дневника. Писал о переживаниях в связи с переменами обстановки? Что?! Мальчики тоже переживают, всё нормально. Мне жутко интересно, что ты писал? Наверное, что‑то грустное?

– Да, она много говорит, – боднула мой подбородок Ди. – Но из всей нашей компании я единственная, кто имеет право на такую грустную мину. Улыбнёшься? В качестве компенсации?

Дико улыбнулся одним лишь уголком рта, а потом шмыгнул носом. Это был человек, которому тяжело. И я, решившая стать ведьмой, чтобы даже Луна и Солнце щурились от улыбки, должна была научиться справляться с горем простого обычного человека прежде, чем браться за что‑то более сложное.

– Ну и что же ты такое писал? – толкнула я Дико плечом. – Ой, наверное, я надоедливая? И, наверное, от того, что я спрашиваю, тебе говорить ещё меньше хочется? Но я не могу не спросить, мне интересно!

– Это любопытство, а не интерес, – хмыкнул он.

– О! Ты тоже чувствуешь эту разницу, что заключена в словах! Замечательно, мы точно поладим.

– Я писал песню. Илон меня этому научил, волки сочиняют только лунные песни. И я хочу быть первым и единственным лунным певцом.

Илон, услышав в разговоре своё имя, ещё оживлённее завилял хвостом, а потом положил свою голову на мои колени. Ди выгнула спину, но Илон никак на это не отреагировал. И тогда, почувствовав безопасность, Ди наклонилась, принюхиваясь к Илону. Это казалось настоящей победой, пока Илон не вывалил язык, чтобы искренне и от души лизнуть Ди, обслюнявив ей при этом половину мордочки.

– Бедняжка, – рассмеялся Дико, доставая из кармана пальто белый платочек. – Сейчас я всё исправлю. Ты очень нравишься Илону.

– Жаль, что от этого я чувствую себя плохо, – вздохнула Ди.

Илон наклонил голову, а потом вопросительно посмотрел на нас с Дико, словно ожидая, что мы объясним, как такое может быть. Но я и сейчас не в состоянии объяснить, почему наша любовь может становиться обузой и неприятностью для того, кого мы любим. Разве это не удивительно? Никто не желает неприятностей тому, кого любит, но почему‑то очень часто любящие являются неприятностью для ими любимых.

– Я хотел написать песню, которая чувствовалась бы как начало жизни. Так, словно до того, как услышать её, люди не жили. Чтобы писать песни по‑волчьи, достаточно найти луну и провода, пять проводов, если быть точнее. И остаётся наблюдать – где находится луна, там и рисуешь ноту. А провода, словно нотный стан, пять параллельных линий. И важно писать одну песню в одном месте и в одном настроении.

– Так ты писал песню! – хлопнула в ладоши я. – Удивительно! Много написал? Думаю, надо успеть написать песню за один присест, потому что потом будет сложно поймать точно такое же настроение.

– Исписал лист, – пожал плечами Дико. – Я не доволен результатом, но доволен эффектом. Знаешь, как говорят? По яблоку в день – и доктор не нужен, а по листу – так и от психолога можно отказаться.

– Значит, нужно есть яблоко вместе с листочками?

– Она ужасно шутит, – хихикнула Ди. – Я впервые говорю с музыкантом. У меня есть вопрос.

– Я не музыкант. И у меня может не быть ответа.

Ди отмахнулась хвостом и спросила:

– Творцы создают для кого‑то, для себя или во имя искусства?

– Я никогда не думал об этом, – растерялся Дико. – Мне хорошо, когда я пишу музыку, поэтому я этим занимаюсь. Я становлюсь счастливым… Или это слишком громко сказано. Наверное, искусство не для того, чтобы делать нас счастливее, а для того, чтобы мы не были ещё несчастнее.

– И почему же ты несчастлив? – спросила я.

– Я хочу петь так, как ещё никто этого не делал. Но пока что всё получается как будто копией чего‑то давно уже созданного. Ничто не ново.

– Разве это проблема? Нет подлинных творцов, творец – всегда подражатель. Мир существовал до нас, так что так или иначе мы будем повторять за кем‑то. Хотя бы в том, что создаём.

– Веришь в Творца?

– Какая скука! – перебила нас Ди и спрыгнула с лавочки, а Илон радостно встал рядом с ней. – Может, вместо того, чтобы болтать, насладимся праздником? Я вот ужасно голодная, кое‑кто оставил мою мисочку пустой сегодня.

– О, нет! Я была так занята мыслями о том, что ты на меня сердишься, что забыла тебя покормить!

– А я сердилась как раз из‑за того, что ты заставляешь меня голодать.

– Да? А я думала, ты злилась, потому что я много говорю. Или потому что разбудила тебя утром зря. Или потому что не вернулась в общежитие вместе с тобой. Или…

– Ты ж моя королева драмы, – сказала Ди, подняв трубой хвост и потёршись о мои розовые сапожки, увеличенную версию её собственных.

Изначально мы направлялись к кафе со столиками, расчерченными в чёрно‑белую клетку, но стоило мне завидеть на горизонте ледяной лабиринт, как я увела всех за собой в его сторону. Это очень легко сделать, когда рассказываешь историю, и вместо того, чтобы полагаться на глаза, увлёкшиеся слушатели отдают предпочтение ушам.

– Я имела дело с этим лабиринтом утром, – сказала я сразу всем, пробираясь сквозь толпу к ледяному входу. – Это главное и самое сложное развлечение! Победитель может выбрать приз: стипендию, отдельную комнату в общежитии или зачёт по любому заданию в течение года.

– Стипендия? Деньги? – Ди оживлённо повела хвостом.