LIB.SU: ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА

Никто и Ничтожество

Страшно подумать, что всей этой истории могло бы не быть, если бы я в тот момент обратила внимание на недовольство, зародившиеся в разноцветных глазах моего фамильяра. Но я его не заметила.

В кухне, обитой деревом, было просторно и уютно, как и во всём доме. Нонм сидел за столом и подавал засахаренную вишню Рэйви. Птица сразу же вспорхнула на высокий холодильник, завидев сердитый взгляд Ди. Кажется, все обратили на него внимание, кроме меня. Мне и не приходило в голову, что для неё действительно важно было рассказать о своём королевском имени. Я ведь ещё не знала о том, что Ди окажется немногословной, склонной быть слушателем, а не рассказчиком. Я не знала, как ценна была каждая история, рассказанная ей, лишь потому что мои собственные истории рассказывались без труда.

– Доброе утро, Нонм, – неловко сказала я, присаживаясь за стол.

Вчера вечером лесник казался мне куда более суровым и далёким, вчера вечером он ещё был человеком, который спас мне жизнь. Но уже сегодня всё это словно утратило значение и потускнело. Это был обычный лесник, каких тысячи в тысяче других национальных парках.

– Я рад, что ты встретила хмурую ворчливую кошку, а не кого‑нибудь из опасных существ, – сказал он столь добродушно, что Ди даже не обратила внимания на его нелестное описание её характера.

– А велик был шанс встретить кого‑то опасного? – спросила я, принимаясь за ещё дымящуюся яичницу с беконом.

– Не больше, чем встретить опасного человека. Между прочим, вы больше меня живёте среди опасных существ. Вампиры, зомби, призраки, инопланетяне – всё это списано с обычных людей.

– Да? – хмыкнула я, расправляясь с яичницей. – Ну, к вашему сведению, я ещё не встречала вампиров, зомби, инопланетян или призраков.

Нонм улыбнулся так, словно прожил гораздо больше жизней, чем одну, словно объяснял слепому котенку истины зрячего человека. И когда мы с Ди переглянулись в этот момент, я поняла, что ей тоже это не понравилось.

– Всё ты видела, – продолжая улыбаться, сказал Нонм, – только вот ничего не поняла. Не видела зомби? Не видела, как люди преследует других, выедая им мозг, потому что их собственный повреждён? Или вампиров, которые забирают энергию каждого, к кому подойдут, и становятся лишь сильнее и счастливее от этого? Или инопланетян, которые чувствуют себя в нашем мире чужими и всматриваются в звёздное небо, надеясь хотя бы там разглядеть свой дом? Или призраков, которые давно умерли, но продолжают бродить по свету?

Я прекрасно поняла, что именно он хотел сказать, но почему‑то насупилась и даже как‑то обижено ответила:

– Нет, ничего такого я не видела.

– Тогда это первый раз, когда ты завтракаешь за одним столом с призраком. Приятного аппетита.

– О боги!!!

Тан подскочила с места и в испуге посмотрела на меня, не понимая, почему я так спокойна. В этот момент мы с Нонмом и фамильярами громко рассмеялись, а Тан покрылась красными пятнами, как бывало с ней при сильном смущении.

– Нельзя так шутить! – заявила она Нонму, возвращаясь за стол. – Я вот ужасно боюсь приведений. Так страшно было бы встретить что‑то, в чём не осталось жизни. Это было бы так холодно и затхло, просто кошмар!

– Значит, тебе должно быть затхло и холодно. Потому что жизни во мне не осталась.

– Это неправда, – нахмурилась я. – Вы встали утром, значит, ещё есть что‑то, ради чего Вы готовы вставать. Ничего страшного, если Вы сами не знаете, что это.

– Нет, я встал утром, потому что я всегда просыпаюсь… – он замолчал надолго, а потом неожиданно грустно произнёс: – Она тоже всегда просыпалась. Но я не ожидал застать тот момент, когда она проснётся после своей смерти. Моя бедная Антика теперь одна из безликих этого леса.

Возможно, это было моей ошибкой. Возможно, эта ошибка всегда будет идти за мной по пятам. Но я в очередной раз заметила чью‑то боль слишком поздно. И вот, глядя в выцветшие глаза, слезящиеся болью, я поняла, что увела всех в комнате в разговор, избежав которого, мы бы беззаботно болтали о пустяковых, но неплохих вещах.

– Сейчас моё сердце зарёбрилось, но прежде боль была невыносимой. Я не справлялся ещё в дни, когда Антика была жива. Чем холоднее она становилась, тем горячее становились мои слёзы. Она была моими крыльями, я любил жизнь, делал много и мечтал сделать ещё больше. Но я не знал. Не знал, каким тяжёлым бременем становятся крылья, утратившие способность летать. И с тех пор, как меня придавило этим грузом, я призрак, что живёт болью. Боль, что со мной много лет, – он замолчал, зажмурив глаза так, словно кто‑то сжал его сердце стальной рукой с острыми когтями, – за все эти годы я так и не нашёл слов, чтобы описать эту боль. За все эти годы боль стала частью меня. И теперь я больше не нахожу слов, чтобы описать самого себя. Я призрак того, кем был рядом с моей Антикой.

Я словно стояла перед подбитым машиной животным: хочется унести с дороги, но каждое прикосновение станет причиной страданий. Только вот стоять в нерешительности всегда хуже.

– Почему она умерла? – спросила я вслух вопрос, о котором думал каждый в комнате, кроме Нонма.

– Она не умерла, – покачал головой лесник. – Я ведь сказал, что мы с ней из тех, кто всегда просыпается. Она проснулась и ушла. Но без лица. Лес полон безликих, эту хворь невозможно остановить, но я хотел лишь услышать «люблю» до того, как её лицо исчезнет. Одно её «люблю» было ценой всей моей жизни. Видимо, дешёвая цена, а дешёвые вещи она никогда не любила. Но, может быть, – он проглотил ком в горле и продолжил: – может быть, она не знала, как дорого стоит это её слово. В любом случае, она потеряла лицо, так и не сказав мне этого напоследок. И теперь я уже который год пытаюсь понять, почему она этого не сделала. Ведь мы знали, что она уйдёт в лес, во тьму. Но почему‑то она лишила себя последнего человеческого… Самого человеческого жеста, который только есть.

– Как она заболела? – спросила я, чувствуя, что мне следовало бы молчать.

– Это моя вина, что всё закончилось так. Мне следовало бы заметить, что она изменилась, но я думал, что это, хоть и странно, но всё‑таки не то, из‑за чего стоит переживать. Так всегда кажется, когда до момента трагедии всё было сказочно хорошо. А так всё и было. А потом её доброе любящее лицо стало пропадать, появились злые слова и холодные взгляды. Хоть я и не стал безликим вместе с ней, но после этого моё лицо навсегда потерялось тоже. Я исчез. Каждый безразличный взгляд и злое слово пробивали во мне дыру. Сначала дыра была в области сердца, потом я стал похож на решето, а потом ничего не осталось. Удивительно, что даже сейчас, когда я никто, всё ещё бывают моменты, когда я чувствую себя простреленным насквозь, навылет, а ведь здесь даже не осталось во что стрелять. Такое бывает, когда я встречаю Антику в лесу, бродящую в темноте, ищущую лица, которые она могла бы похитить.

Раздался глухой стук в дверь, и все мы вздрогнули. Нонм встал, резко отвернувшись от нас, и я была уверена, что он сделал это не столько потому, что был хозяином дома, вынужденным открыть дверь, а потому что стремился скрыть от нас свои слёзы. Но Антика была слишком холодна, а потому слёзы о ней были слишком горячими. И температура в комнате резко подскочила сразу на несколько градусов. Из‑за одной слезинки. Страшно подумать, как кипело и жгло Нонма изнутри.

TOC