Один на один с металлом
– То есть если бы коротковолновой передатчик вышел в эфир, то он был бы мгновенно запеленгован…
– И данные об этом должны бы быть в службе радиоконтроля УМВД по Москве и Московской области, – посмотрел я в глаза подполковника.
– Хорошо, оставим этот вопрос, – произнес подполковник, недовольно посмотрев на штатского. Тот отчего‑то виновато съежился.
– Расскажите нам, о чем вы говорили с Лаврентием Берием, находясь у него дома?
– Да как бы и ни о чем. Поздоровался со мной Лаврентий Павлович… Про семью еще спросил, ну и сказал, что напрасно нашу часть после войны расформировали, что придется наверстывать упущенное, – я снова посмотрел в глаза подполковнику. Тот ничего не ответил.
В действительности все было не совсем так, но я не хотел рассказывать, как Лаврентий Павлович дотошно и весьма профессионально расспрашивал меня о захвате американского вертолета. И то, что, прощаясь, он обнял меня… Как будто смерть свою рядом чувствовал… Такое бывает на войне, включается так называемое шестое чувство у людей, долго ходивших под Богом. Одиннадцать лет назад, награждая нас в Тбилиси, он выглядел и говорил совсем по‑другому. Хотя это и не удивительно. Я знал, что рабочий день министра Берии составляет двадцать, в лучшем случае восемнадцать часов. И так уже многие годы. С сорок пятого года, кроме руководства спецслужбой, Лаврентий Павлович создавал и руководил Атомным проектом. Трудно поверить, что один человек может быть одновременно талантливым полководцем, опытным разведчиком и контрразведчиком, а еще разбираться в вопросах ядерной физики. Ведь если бы не он, то не было бы у нас атомной бомбы уже через четыре года после окончания самой страшной в истории человечества войны.
– С кем вы еще общались, находясь в этом доме? С кем еще знакомы в семье Берия?
– Знаю Нину Теймуразовну, мать Серго… Супругу Лаврентия Павловича, – пояснил я штатскому. – Естественно, видел ее и поздоровался с ней так же, как и с Марфой, женой Серго. Марфу в тот вечер я больше не видел. Она была в положении и, видимо, не очень хорошо себя чувствовала. Двух дочек Серго трех и пяти лет я не видел…
– Ладно, это оставим. Теперь расскажите нам о целях и задачах вашей формируемой бригады Особого назначения, – заговорил подполковник.
– Насколько мне известно, приказ о создании Особой бригады появился в мае, после совещания, на котором присутствовал начальник ГРУ ГШ генерал Захаров, от разведки госбезопасности генерал Судоплатов и командующий Дальней бомбардировочной авиацией маршал Голованов. Обсуждался вопрос о нейтрализации американского стратегического превосходства в воздухе и недопущению ядерных ударов по нашим городам… Как они это планировали во время корейской войны… Маршал Берия приказал разработать планы проведения диверсий на всех ядерных и стратегических объектах НАТО в Европе. Причем речь шла не только об аэродромах стратегической авиации, но и о военно‑морских базах. То есть то, на что должен был быть нацелен наш отряд. Диверсии на военно‑морских базах и в европейских портах в случае начала боевых действий могли предотвратить переброску тяжелого вооружения и боеприпасов с континентальной части США. Речь шла о крупных портах в Германии, Франции и Италии. Кроме того, используя тактику итальянских боевых пловцов, мы планировали проведение подводных диверсий против американских авианосных ударных групп. Действуя на территории противника, мы должны были взаимодействовать с нелегальными резидентурами. Да и сами бойцы наших групп должны были уметь действовать в Европе с агентурных позиций, легендируясь под западноевропейцев, если надо… Для переброски групп нашего отряда планировалось использовать подводные лодки и оборудованные поплавками, как у гидросамолетов, планеры Г‑11.
Поймав вопросительный взгляд подполковника, я пояснил:
– Планеры с группой водолазов‑разведчиков специальным оружием и снаряжением должны были буксировать транспортные самолеты… Ну, типа «Ли‑2». Не входя в зону корабельного дозора военно‑морских баз, чтобы исключить обнаружение корабельными РЛС, транспортник должен был отцепить планер. Далее, после приводнения, на надувных шлюпках бойцы должны были скрытно выходить к объектам диверсий.
– Это что, они должны были грести веслами несколько десятков километров? – недоверчиво спросил подполковник.
– Нет, для шлюпок должен был быть создан специальный малошумный двигатель. Ну и мачта с парусом. Такая вот парусно‑моторная шлюпка. Естественно, что переход планировался ночью, – пояснил я.
Подполковник кивнул, удовлетворенный моим ответом.
– А что вам известно о задачах других подразделений бригады?
Я пожал плечами.
– Немного. Знаю то, что группы, предназначенные для работы по американской стратегической авиации в Европе, должны были обездвижить самолеты без прямых нападений на вражеские аэродромы.
– Как это?
– Диверсии на хранилищах авиационного топлива. Если не ошибаюсь, в Австрии, в районе Инсбрука, находятся крупнейшие американские склады ГСМ. Это еще мы в Великую Отечественную поняли…
– Ну что же, вроде бы почти со всем разобрались, – подполковник заговорил подчеркнуто доброжелательно.
– Пожалуй, даже излишне, – машинально отметил я.
– Скажите, Виктор Васильевич, а как вы восприняли то, что вскоре после окончания Великой Отечественной начались репрессии против заслуженных военачальников? Этим ведь занимались органы государственной безопасности. Например, маршал Жуков был снят с должности заместителя министра обороны и главнокомандующего сухопутными войсками. И он такой не один. Пострадали многие заслуженные генералы и старшие офицеры. Вы, как фронтовик, прошедший Великую Отечественную и советско‑американскую войну, что на это скажете? – допрашивающий остро посмотрел мне в глаза.
Я сделал глубокий вдох, вспоминая все, что мне в отпуске рассказывал Саня Пинкевич. В том числе и про обыск на даче маршала Жукова пять лет назад.
«Знаешь, Витек, даже бывалые опера, проводившие обыск, тогда удивились, – рассказывал Пинкевич. – У него на подмосковной даче, в поселке Рублево две большие комнаты были превращены в склад. Разных тканей, вроде шелка, парчи и бархата, несколько тысяч метров, мехов, от собольих до обезьяньих, несколько сотен. Вещей из золота несколько килограммов. Но это еще не самое дорогое оказалось, – Саня при этом многозначительно взглянул на меня. – Больше полусотни дорогих картин, которые после изъятия передали в музеи… А началось все это в январе сорок пятого, когда был издан приказ о том, что военнослужащие Красной армии могут отправлять посылки с территории Германии. В приказе, правда, говорилось о бесхозном и брошенном добре… Разрешалось посылать одну посылку в месяц: солдатам до пяти килограммов, офицерам до двадцати. Вот про генералов только там ничего не говорилось, – усмехнулся Саня. – Были такие, что даже не машинами, а поездами и самолетами отправляли. Кстати, Жуков тогда в этом здорово отметился. Не сам, конечно, а его сподручные, всякие там адъютанты с порученцами. И когда новый министр, Абакумов [1], за это дело взялся, то многие головы и полетели», – закончил тогда свой рассказ Саня.
Вдруг меня осенило! Так, значит, руками обиженных и был произведен военный переворот! Думай, товарищ каплейт, но лишнее тебе сейчас говорить нельзя!
[1] Генерал‑полковник Абакумов в годы ВОВ глава контрразведки «Смерш» НКО.
