«Он» всегда дома. История домового

Дождавшись, наконец, самых близких родственников покойного, гости поминок стали усаживаться за стол, последовательно начиная выполнять все принятые по такому случаю обряды. Постепенно, миновав обязательные в этих местах традиционные слова и тосты, употребив, в порядке очередности, нужные блюда, гости стали переходить на простые и, абсолютно посторонние разговоры, из вежливости возвращаясь к основной теме собрания, чтобы помянуть добрыми словами покойного. В то же время на дальнем, от вдовы и детей умершего, конце стола, где сидела как раз местная сплетница, то и дело подвыпившие гости возвращались к случившему на кладбище действию.

– Как же он так, прям в могилу к отцу и бросился! – звучал первый голос.

– Не пойду, говорит, воевать! Закапывайте! Все равно меня убьют! – шептал ему в ответ второй.

– Так и трезвый ведь он совсем, – вмешивался в общую беседу третий.

– И не балуется он этим, – поддерживал беседу четвертый, – мужик он работящий, мастеровой. Семья у него.

– Чего же тогда в могилу к отцу кинулся? – подмечал пятый, хмельной голос.

И все те, кто обсуждал старшего сына покойного и его поведение на погосте, изредка поворачивали головы и косились на него, что сидел прямо на траве в яблоневом саду, уперевшись поясницей в ствол дерева, поджав под себя колени, на которые он положил голову, обняв ее руками. Иногда к нему подходила его жена, кто‑либо из сестер или мать, разговаривая с ним, что было абсолютно бесполезно, потому как Василий отказывался реагировать и продолжал сидеть почти неподвижно, лишь изредка дергая плечами или сотрясая головой.

Подвыпившие гости, уже не стесняясь повода, стали смотреть на него, после чего, вооружившись порцией самогона, решили привести страдающего Василия в чувство и, взявшись за него почти силой, запрокинули ему голову и медленно влили ему в рот содержимое стакана. Тот откашлялся, приняв внутрь изрядную дозу спиртного. Потом повалился на бок и встав на четвереньки, под гуд охающих от увиденного женщин, начал медленно перемещаться в глубь сада, поочередно переставляя по земле то ногу, то руку. Сделав так всего несколько шагов, он упал, перевернулся на спину и, уставившись стеклянным взглядом в просвет неба в кронах деревьев, замер, почти не дыша. Видя страдающего сына, завыла мать Василия – вдова покойного отца семейства. Заплакали его младшие сестры. Братья подскочили к нему и стали поднимать его на ноги, чтобы усадить за стол.

– В дом его несите! – закричала им та, что страдала больными суставами. – Чего мучить то человека!

– Тогда пусть лучше тут лежит, на виду у всех. Чтоб видели его, – ответил ей один из сидящих за столом мужиков, тоже приходившийся родственником семье усопшего. – А то, чего доброго, сотворит с собой что‑нибудь.

– И то верно, – ответили ему.

Услышав со стороны наставления от гостей, братья положили Василия на траву, оставив его в покое. Рядом с мужем опустилась на колени его супруга, сел возле матери его четырехлетний сын.

Разрядил обстановку своим появлением на поминках плотный, важного вида мужчина в пиджаке, надетом поверх темной, подпоясанной тонким ремнем рубахи и военного образца фуражке на голове. Его увидели идущим от калитки в сад, прокомментировав приход нового гостя словами:

– Председатель сельсовета прибыл. Новости принес. Сейчас что‑то важное скажет.

За столом воцарилось уважительное молчание, будто его ожидали. Постепенно взгляды людей направились в его сторону и сосредоточились на нем.

Начальствующего вида гость остановился возле стола, снял с головы фуражку, подчеркивая этим повод для застолья и, оглядев всех присутствующих, будто убеждаясь в наличии среди гостей нужного количества аудитории и отсутствие чужаков, принял поданный ему стакан с самогоном. Направив взгляд на вдову, он громко произнес траурную речь, следом выпив до дна содержимое. Потом ему предложили одновременно закусить, поставив перед ним на стол чистую тарелку и присесть, для чего несколько человек подвинулось, а возле гостя появился стул. Тот в ответ вежливо отказался и, вновь оглядев присутствующих, начал то, ради чего он пришел к поминальной трапезе, зная, что именно здесь он застанет значительное число деревенских жителей, которых должен был увидеть в этот день.

– Завтра мне в сельсовет повестки доставят. – Начал он, немного сбиваясь в словах от волнения. – Кого призовут – не знаю. Видимо, мне придется нашего почтальона привлекать, чтоб разносил по домам.

Гости слушали его молча до тех пор, пока одна из женщин не начала тихо выть, что было непременно подхвачено остальными селянками, ожидавшими явно не добрых новостей от председателя сельсовета и скорое убытие своих мужчин – мужей и сыновей, неизвестно куда и насколько времени. Тот в ответ сразу же замолчал, видимо не зная, что говорить ему дальше в той ситуации, когда многим и так было все вполне понятно. Волновали только подробности, и сильно беспокоило непредсказуемость будущего.

– Кого мобилизуют, а кого оставят – не знаю. Так, что не пытайте. Все будет известно только завтра, – попытался он продолжить свое выступление, но так и не нашел должного количества слов, а потом опустился на стул и, наклонил голову так, чтобы не были видны никому из гостей его глаза.

Председатель еще какое‑то время посидел за столом, но, чувствуя на себе напор некоторых наиболее нетерпеливых и уже изрядно подвыпивших деревенских мужиков, опрокинул в себя еще полстакана самогона, встал из‑за стола и, кивнув в знак прощания вдове, покинул траурное собрание людей, удалившись с него.

С его уходом долго еще не прекращались застольные разговоры о начавшейся войне, с непременными, по такому случаю, воспоминаниями о прошедших войнах, которые забирали в свои огненные жернова и, далеко не всегда возвращали домой сельских мужчин. Поднимали тосты за тех из не вернувшихся, чьи имена кто‑нибудь называл за столом. Упрекали своих женщин за то, что начинают оплакивать еще не то что живых, а еще даже не мобилизованных мужей.

Через несколько часов траурного застолья гости начала медленно расходиться, прощаясь с вдовой и ее детьми. Все, как правило, отходя от стола, делали заход ко все еще лежащему в саду на траве старшему сыну, высказывая ему слова сочувствия, а потом, отойдя на порядочное расстояние, удивляясь и обсуждая между собой невиданный случай на кладбище, главным участников которого был именно Василий.

За траурным столом оставались самые стойкие гости, а потому общая атмосфера постепенно перекочевывала из поминальной в более простою и даже немного веселую. Полились застольные песни, послышался смех. Немногочисленные родственницы семьи покойного суетились, унося в дом со стола грязную посуду и меняя оставшимся гостям тарелки на чистые. Появлялась новая бутыль с самогоном, по мере опорожнения которой, очередного засидевшегося селянина уводила под руки его жена или кто‑нибудь из его старших детей. Постепенно столы в саду пустели. Гости расходились, многие из них на ходу распевали протяжные деревенские песни о нелегкой крестьянской судьбе, иногда плавно переходя на матерные частушки, что были слышны еще долго, почти что затемно.

Обессиленная вдова сидела в избе на кровати, не раздевалась и не готовилась ко сну. Она больше не плакала, лишь только иногда всхлипывала и делала протяжный выдох. Потом, услышав рев голодной скотины из хлева, она звала кого‑нибудь из дочерей или сыновей и раздавала им указания по домашней работе, которую непременно надо было выполнить сегодня, не откладывая на завтра. И дети ее послушно, предварительно успокоив мать, отправлялись делать то, что требовалось. Сыновья кормили скотину, приносили воду и дрова, что‑то делали во дворе. Дочери разбирали кухонную утварь, опускали в подпол или уносили в погреб продукты, при этом одна освещала другой путь при помощи керосиновой лампы, то и дело, вытирая краем платка выступающие скорбные слезы.