«Он» всегда дома. История домового

Закончив читать молитву, хозяйка замерла на некоторое время, а потом спешно повернулась и посмотрела именно на то место, где только что был «он», будто бы почувствовала «его» присутствие у себя за спиной, но не испугалась, а как бы проверила его наличие. Из всех домочадцев она была единственной, кто почитала его, при этом никому не навязывая свое мнение о «нем». Женщина всегда оставляла что‑нибудь из еды для «него», как бы роняя после трапезы крошечные кусочки хлеба на пол, но только в одно место, между ножкой массивного кухонного стола и стеной, где даже при уборке не всегда дотягивались тряпкой или веником. Она выполняла еле заметные простому взгляду ритуалы, как бы упрашивая «его» хранить дом, семью, хозяйство. А «он» с добротой принимал все это, видя в хозяйке благодарного человека, за что во всем помогал ей, приглядывая за всем и за всеми.

Словно негласно «он» стал ее добрым и на редкость трудолюбивым помощником, в любое время суток добросовестно выполнявшим свою работу тщательно и качественно. Стоило хозяйке отлучиться куда‑либо, «он» непременно усиливал свою бдительность, контролируя все происходящее в доме, во дворе и огороде. Если она что‑нибудь теряла и не могла найти, то утерянная вещь очень быстро находилась, причем непременно, таким образом, и в таком месте, будто бы ее подкинули туда. Если нерадивая курица уходила со двора и пыталась по недоумию своему прибиться к соседским птицам, то ее, непременно, будто кто‑то подгонял назад, не давая отбиться от своих. Если вдруг из леса к дому начинала приближаться лиса или куница, то путь ее заканчивался, не доходя до намеченной цели. Ничего не понимающий дикий зверь, будто бы натыкался на невидимую преграду или сталкивался с кем‑то, через кого не мог пройти, а потому сворачивал с пути и уходил прочь.

Так было всегда. «Он» контролировал все и помогал во всем хозяйке дома. «Он» успокаивал ее плачущих детей, когда те были маленькими и могли свои плачем мешать матери выполнению домашних дел. «Он» пробирался к ним в подвешенную к потолку за крюк люльку и забавлял их в ней, играя с ними или заставляя их заснуть. Оберегал их от холода, укрывая одеяльцем. Лечил своими заговорами, если чувствовал подступающую к ребенку хворь, или предупреждал об этом кого‑либо родителей, порою даже имитируя кашель простуженного организма, вынуждая взрослых начать обращать на это внимание и принимать меры.

С тем самым Василием – первенцем в простой крестьянской семье, когда тот был еще младенцем, «он» проводил много времени, веселя его и оберегая, забавляясь с ним и засыпая с ним вместе в его люльке, словно мягкая меховая игрушка. Этим однажды «он» чуть не выдал себя людям, чего среди таких как «он» никогда не делается ни при каких обстоятельствах. А «он», тогда еще по молодости своей, сам крепко уснул в детской люльке с ребенком, едва не проспав приход в дом отца семейства, а потом и его супруги. Лишь каким‑то чудом и ловкостью, «он» избежал встречи с людьми, не попался им на глаза, ускользнул в своей манере, оставшись не замеченным. А потом, сделав соответствующие выводы, «он» больше никогда не засыпал рядом с человеком, всегда отправляясь спать ближе к печи, в подпол или на чердак, в те укромные места, такие личные лежки, где «его» не мог найти никто и никогда, кроме «ему» подобных.

Но, несмотря ни на что, «он» считал себя полезным и преданным другом отцу семейства и его жене, о существовании которого они ровным счетом ничего не знали, не подозревали, а он все равно, всегда присутствовал где‑то рядом и был привязан к ним.

В разговорах и на посиделках они с детства слышали о «нем» из рассказов стариков. Смеялись над тем, как деревенские старушки задабривали таких как «он», поучая этому же своих малолетних внуков. А те в ответ пытались поймать «его», устраивая засады на «него» и ставя приманки. На что кто‑то из «его» среды, особенно самый молодой, с радостью принимал навязываемую ему игру, подшучивая в ответ над глупыми еще детьми, ставя их в неловкое положение или даже наказывая, если в «его» адрес делалось что‑нибудь недоброе.

И как бы к «нему» не относились люди, «он» был привязан к дому и всегда верно и преданно служил живущей в нем семье, помогая приглядывать за детьми и имуществом. Не при каких обстоятельствах «он» не предавал их, не уходил в другой дом, к другим людям, оставаясь тайным хранителем домашнего очага, которому можно было доверить все, что принадлежало этой семье.

Если вдруг хозяева оставляли растопленную печь без присмотра, он бдительно следил за ней, не давая случайным искрам выскочить из топки и натворить беды. Если при этом «он» замечал появившуюся в кладке трещину, через которую в дом начинали проникать продукты горения, то мог даже сам заделать ее, забив припасенной заранее глиной. Но, если возможности такой у «него» не было, то давал знать о беде хозяину. «Он» оповещал его каким‑либо хитрым способом, порою с имитацией звуков, подражая гуляющему сквозь жерло печи ветру, хоть этого и не могло быть. А если в хлеву начинала мучаться хворью корова, овца или курица, то «он» сам мог исцелить ее своими заговорами. Когда же «он» был не в состоянии этого сделать, то давал знать о беде главе семейства, по‑своему подзывая его к скотине, ловко пародируя издаваемые ею звуки.

Появился «он» в этом доме и в этой семье несколько десятков лет назад. Привел «его» к еще возводимому деревянному срубу отец, показывая «его» будущее владение. А «он» смотрел, как работают на строительстве люди, удивляясь их сноровке, когда очередное обработанное топором бревно ложилось так, что постепенно формировалась каждая из стен, а потом и вырастал весь сруб, со временем превращаясь в пахнущую свежим лесом постройку. Ничего не говоря, как было принято среди «них», отец давал понять, что ему, как молодому соглядатаю нового дома придется, по природе своей, приглядывать за всеми, кто будет тут жить, за их имуществом, за скотиной. А «он» удивлялся этому, волновался за возлагаемую на него ответственность и впитывал в себя слова своего отца, дававшему понять «ему», что у всех у «них» такая природа. И по этой причине «ему» не остается ничего, кроме как служить людям, как делали его отец и мать, дед и бабка. У каждого в их роду был свой дом с живущими в нем, иногда целыми поколениями, людьми. Были под неусыпным контролем хозяйские дети, внуки, домашняя скотина, надворные постройки, запасы на зиму, продукты в погребе и многое другое, что должно было сохраняться, чтобы в доме всегда были люди, без которых «им» никак нельзя было существовать.

И грош цена была такому из «них», кто не мог должным образом присматривать за вверенным ему судьбой хозяйством, от чего люди могли покинуть дом и больше никогда в него не вернуться. Сущность каждого их «них» заключалась в наличии под личным присмотром такого владения и обязательном проживании в нем людей. Будто бы сами «они» и были для того созданы Богом, чтобы нести функцию ангелов‑хранителей, жить невидимыми подле человека, оберегая все, что принадлежит ему. Этому и учил «его» отец, своим личным примером доказывая верность и преданность конкретному дому и конкретной семье, где все и всегда шло гладко, без пожаров, мора, разрушений и сильного голода. Где каждый закуток, каждый уголок и каждая вещь не оставалась без «его» контроля. Где ни одна мышь не могла взять на прокорм больше зерна, чем «он» считал нужным. Где само количество мышей регулировалось тоже «им», когда он заставлял работать домашнюю кошку.

Беззвучными словами, не произнося ничего, как практиковалось в общении между «ними», отец передавал науку сыну, обучая его практике заклинаний для лечения заболевших людей и захворавших животных. Он рассказывал ему об организации быта и работы домочадцев, о ведении домашнего хозяйства, ухода за скотиной и сохранении продуктов питания, о праздниках и верованиях. Ссылался он, при этом, только на «их» традиции и опыт, подтверждая сказанное своим личным примером, поясняя те или иные действия тем, что когда‑то сам видел, проживая под одной крышей с отцом или матерью, потому как в «их» среде были крайне редки семейные подряды по присмотру за жильем людей. «Они» не обитали семьями, оставаясь по одному на один жилой дом.