Остров страха. Возрождение

Давно я так не надирался. Кажется, в последний раз это случилось после выхода моего первого романа «Плей‑офф», который позже, по итогам 2012 года, неожиданно попал в десятку лидеров издательства «Эксмо», втиснувшись между Харуки Хураками и Александрой Марининой. Мы тогда с Яшкой закатили мощную пирушку в ресторане «Redactor». Место выбрал мой агент: советские писатели бухали в буфете Дома литераторов, а мы выбрали заведение, в котором обедали и ужинали сотрудники двух крупных городских газет, чьи офисы располагались на той же улице. На следующее утро мы проснулись у меня дома, в кабинете на раздвинутом кожаном диване, и я, продрав глаза, сказал: «Представляю, как бы мы упились, если бы взяли премию «Национальный бестселлер». Циничный Яша, застегивая ремень, ответил: «Мы никогда ее не возьмем. Эту премию дают за книги, о которых никто не слышал».

Веселое было утро. Жена моя, Верка, с которой мы тогда еще жили вместе, не стала устраивать скандал, заботливо приготовила завтрак и даже выставила на стол запотевший пузырь из холодильника. Она, наверно, искренне радовалась моему успеху и была готова немного потерпеть. Какие пустяки, право, муж отметил с другом‑компаньоном победу. В остальное‑то время он паинька…

Почему я об этом сейчас вспомнил? Потому что снова надрался, как и в феврале 2012 года, только проснулся один, в съемной однокомнатной квартире, в которую перебрался после формального развода с Верой (юридически мы все еще оставались мужем и женой).

Я опустил ноги на пол. Не помню, чтобы вечером раздевался, но одежда моя, джинсы и рубашка, были аккуратно развешены на стуле сбоку от дивана. Быть этого не может. Я и в трезвом‑то состоянии отношусь к гардеробу с меньшим пиететом, а уж в сильном подпитии скорее разбросал бы одежду по комнате, да и вообще вряд ли бы стал раздеваться. Значит…

Значит, меня под локоточки довели до квартиры, до кроватки, с любовью раздели и уложили.

Кто?

Яшка на это не способен. Он, конечно, парень хороший, внимательный и не чужд сострадания, но до таких телячьих нежностей никогда не доходил. Снимать брюки (а то и вместе с трусами) с пьяного приятеля? Ну уж дудки!

Тогда, получается, это была женщина.

Женщина, женщина…

Я попытался встать на ноги. Ожидал, что в голове зазвенит колокол, но вроде обошлось, ноги держали, черепушка не гудела. А минералки по‑прежнему хотелось до зарезу.

Не одеваясь, в одних труселях с проамериканским орнаментом – доллары, Джордж Вашингтон, Статуя свободы – я прошагал на кухню. Там меня ожидали чистота и порядок, посуда стояла на своих местах, кухонный столик у плиты бликовал на утреннем солнце. Кухонька была маленькая, как и вся квартира, будто специально придуманная для спартанских холостяков вроде меня, поэтому насвинячить здесь надо было еще постараться. Но так я ее тоже никогда не вылизывал. Однозначно здесь поработали нежные женские руки. Чьи?

А у тебя есть варианты, балбес? – задался я вопросом, наливая в стакан воду из фильтра‑кувшина. Конечно, это могла быть только Маринка Сотникова, больше некому.

Сквозь похмельный туман к сознанию продирались картинки вчерашнего вечера: мы танцуем с Маришкой под Ширана, не говоря друг другу ни слова, не обмениваясь даже пустыми дружескими репликами, потом возвращаемся к столу; выпить со мной изъявляют желание все присутствующие, но почему‑то строго по одному – каждому надо присесть со мной рядом, приобнять за плечи, сказать пару ласковых и поцеловать. Дурацкий ритуал, предвещающий скорое окончание вечеринки. Немудрено, что я быстро окосел.

Потом мы всей толпой дико выплясывали под «Бони М» и их неприлично задорного «Распутина» – клуб был уже в полном нашем распоряжении, – затем гости стали также по одному утекать. Не прощаясь, исчезла Анька‑Марьянка… стоп, нет, она чмокнула меня в щеку, это я помню. За ней, кажется, усвистали братья Боровские. Основательный Федя держался стойко, а вот Саввочка, сокол мой ясный, висел у него на руках. Я посоветовал быть осторожными, на что Федя ответил, что уже вызвал такси.

Петя Шепелев просто испарился. В этом не было ничего удивительного: с тех пор как он поднялся по научной лестнице, стал респектабельным джентльменом, он всеми силами старался вытравить из нашей памяти образ лохматого, небритого и вечно сшибающего мелочь до стипендии неформала. Он учился на своем профильном факультете, но в том же здании, где обитал и наш филологический, однако сблизились мы с ним не в стенах альма‑матер, а в ночном клубе на концерте одной панк‑группы. До пятого курса он тусовался с нами, а после университета пути наши разошлись. Лишь спустя годы, увидев его лощеную физиономию в телевизоре, мы вернули Петю в компанию, но, как выяснилось впоследствии, на особых правах. Он теперь всегда приходил ниоткуда и уходил в никуда. Всегда в костюме‑тройке и с чемоданчиком. Так его преобразила жизнь. Впрочем, я знаю, что Петрухе хорошо с нами, хоть он и старается этого не показывать.

Так, о чем я…

Кажется, мы вчетвером – я, Марина, Гена и Яшка – еще какое‑то время сидели и разговаривали, дальше я помню крыльцо клуба, точнее, ограду у лестницы, ведущей в подвал, потом Гена всех по очереди обнял и, покачиваясь, направился по променаду в сторону площади Революции.

Когда и куда ушел Яша, я не помню. Значит, со мной осталась Марина. Время было, кажется, за полночь…

Я поставил опустевший стакан на стол, подошел к окну, выходящему на восток. Солнце слепило глаза. Во дворе копошились дворники. Я думал, чем бы сегодня заняться.

Из комнаты донесся телефонный рингтон – Джефф Линн, веселенький рок‑н‑ролльчик «Don’t Let Go». Впрочем, он меня не обрадовал. Не самые вдохновляющие звуки в похмельное утро. Я стоял у окна, ожидая, что у звонящего лопнет терпение, но Джефф Линн не унимался, пропев добрый куплет песни.

– Иду уже!

Телефон лежал на краю дивана. Почему‑то не на стуле с одеждой, подумал я мимоходом. Я надеялся, что звонила Марина, чтобы проверить, пришел ли я в себя, но на дисплее красовалось личико моей бывшей.

Господи, тебе‑то что нужно?

Отвечать не хотелось, но настойчивость Веры меня напрягала. Не ответить сейчас – придется отвечать потом, но еще и выслушивать упреки, что я ее игнорирую. Зачем удваивать негатив?

– Слушаю! – сказал я в трубку.

– Привет, дорогой. – Голос ее звучал вкрадчиво и даже немного настороженно. И еще меня удивило это необычное обращение. – С днем рождения, что ли. Я помню, ты не любишь поздравления именно двенадцатого мая, поэтому – вот…

Да, она была права. В этот день на меня обычно обрушивался шквал звонков и сообщений в соцсетях, от которого я уворачивался, как от крупного града (вы помните о моей дружбе со словом «спасибо» и о любви к людям вообще), поэтому особо приближенные старались лишний раз не досаждать. Дети, Вовка и Полинка, отзвонились вчера утром, и я был им очень рад; мама набрала мой номер ближе к обеду (отец, продолжая дуться из‑за последнего кошмарного диспута на геополитические темы, трубку не принял), а больше мне особо никто и не нужен.

Не дожидаясь благодарности, Вера продолжила:

– Видела твое интервью по телеку.

– Да?